С тех пор моя жизнь оказалась навсегда связана с Юрием Марковичем: и когда я работал в МГУ и ездил на семинары в Онкоцентр, и когда я уехал в Америку, он приехал ко мне в гости и выступал у нас в NIH, и когда он уже не мог сам ездить, а я, часто приезжая в Москву, неизменно приходил в гости у метро «Каширская», и когда я в последний раз навещал его в больнице, и после: на похоронах и панихиде, и сейчас, когда его нет, — я ощущаю его присутствие. С Ю. М. связано столько в моей жизни, что все время кажется, что я и сейчас могу приехать в их с Линой скромную (тогда казалось — роскошную!) квартиру и рассказать, что я делаю, какие статьи публикую, и выслушать его похвалу, за которой всегда следовал заряд острой критики, причем «в яблочко».
А в голове вспыхивают все новые картинки, слышатся голоса из далекого и не очень далекого прошлого. Удивительно, что память сохранила моменты вроде бы и совсем неважные.
3. Сотрудник Ю.М
К третьему курсу мехмата, на котором мы все учились, я стал ходить в лабораторию Белозерского в корпус А. Произошло это не без Ю. М. Как-то дома у Гельфанда, в присутствии Васильева, речь зашла о моем будущем. Гельфанд стал обсуждать ограниченность математики: дескать, бедная наука, всего только и может, что посчитать, как вращается один электрон вокруг атомного ядра. То ли дело биология, которая хоть пытается что-то понять. Проживи ты хоть сто лет, сказал Гельфанд, — математика как математика в биологии не понадобится: в лучшем случае как навык четкого мышления. В конце концов, хотя Юрий Маркович и выразил некоторые сомнения в ограниченности математики, результатом этого разговора стала договоренность, что Ю. М. пустит меня в лабораторию мыть посуду.
Конечно, я вскоре понял: Гельфанд определил, что хотя на мехмате я учился и неплохо, но больших способностей к математике у меня нет, а общаясь с биологами, он, видимо, решил, что биологией и малоспособный человек может заниматься успешно. И оказался прав.
Мытье посуды — ответственнейшая работа. Пластика тогда не было, а на плохо вымытых стеклянных чашках Петри клетки не росли. Таким образом, работа всей лаборатории зависела от того, кто мыл пипетки, флаконы («матрасы») для клеток и чашки Петри. Нужно было окунать все это хозяйство в хромпик, брызги которого проедали, к огорчению моей мамы, дырки в моих свитерах — зимой, и в рубашках — летом, а потом двадцать раз ополаскивать в воде, заворачивать в бумагу и стерилизовать при высокой температуре в сушильном шкафу.
Через некоторое время Ю. М. и Оля Иванова решили, что я выполняю эту работу квалифицированно, и меня допустили до опытов.
Биология оказалась захватывающей наукой, потому что, как выяснилось, в отличие от математики, на простейшие вопросы не могу ответить не только я, но и сам профессор Васильев! Он никогда не строил из себя важного ученого и с удовольствием обсуждал любые мои соображения. Каждая моя мелкая идея встречала сначала критику в довольно ироничной форме, к которой я не сразу привык, но не обидной. С критикой можно было и не согласиться, вступить в спор, который шел на равных, хотя я был студентом, а Ю. М. маститым ученым. А дальше я шел в стерильную комнату (никаких ламинаров тоже не было) и ставил опыты.
Главным днем недели считалась пятница, когда Ю. М. приходил и разбирал опыты сотрудников. Вот я жду Ю. М. в Лабораторном корпусе МГУ и слышу его слегка шаркающие шаги по коридору. Мне не терпится рассказать о результатах сегодняшнего эксперимента, и я тороплю его, так как скоро начало семинара и времени мало. А он говорит (он это повторял не раз): «Не торопи меня, я старый русский профессор». Мне он и впрямь таким казался, а было тогда «старому» профессору 38 лет!
Пишу — и вдруг вспоминаю, как я, студент третьего курса, с гордостью показываю слайды на докладе Ю. М. во время конференции в Ленинграде. Никаких компьютеров, конечно же, не существовало, и даже карусель, в которую можно загрузить слайды, отсутствовала: каждый слайд требовалось в нужный момент засунуть в проектор, вытолкнув предыдущий. Для этого, в свою очередь, необходимо хорошо знать доклад — словно таперу, который должен знать каждый поворот сюжета, чтобы сопровождать немой фильм. После доклада, в ответ на его похвалу, говорю Ю. М., что готов и в Лондоне ему показать слайды… и прекрасно понимаю, что, проживи я хоть сто лет, ни в какой Лондон не попаду, да и Ю. М. уже давно невыездной.