Как часто какой-нибудь пустой комплимент заставлял биться её сердце; она останавливалась дольше, чем было надо, около покупателя, сбивчиво говорила ему о птицах, отвечая, делала невольные паузы и отыскивала скрытый смысл в его словах… Покупатель более не возвращался или… в следующий раз, с тою же улыбкой, с теми же пристальными взглядами, разговаривал и с её матерью.
На вечерах в обществе «Пальма» за нею слишком зорко следили мать и отец. Вращаясь постоянно всё в том же кружке посетителей, знавших всю подноготную каждой семьи, она не слыла выгодною невестой; Herr Шульц каждому, желающему слышать, объявлял, что пока жив, рубля не даст в приданое за Линой и в дело тоже зятя не впустит.
И вдруг однажды Лине показалось, что всё изменилось, потолок подвала открылся, над её головой засияло синее небо, пронёсся весенний, дышащий свежестью и ароматом ветерок и унёс с собою все тяжёлые испарения террариумов, птичьих и обезьяньих клеток. Это было в апреле, в один из тех чудных, ранне-весенних дней, которыми дарит иногда природа Петербург. Фёдор Иванович целые дни возился в портовой таможне, принимая прибывший из-за границы товар, а Амалия Францевна уже неделю не выходила из своей комнаты, страдая острым ревматизмом. Лине минуло 29 лет. В магазине, где почти весь день горел газ, она казалась всё тою же молоденькой, тонкой девушкой, с густой белокурой косой, но когда дневной свет падал на её истомлённое личико, ясно видны были целая сеть мелких морщин, бежавшая по вискам, и две горькие складочки, прорытые молчаливыми слезами от углов рта к подбородку.
Лина, по обыкновению, хлопотала около птиц, меняя водопойки, когда зазвенел дверной колокольчик, и в магазин вошёл высокий, плотный человек в военном докторском пальто. Девушка, уже давно равнодушная к покупателям, даже не повернула головы; подняв обе руки кверху, она правою держала открытою дверцу, а левою устанавливала склянку с водой.
Освоившись в полутьме помещения, покупатель не без удовольствия засмотрелся на девушку. Поза её была очень грациозна: тонкий стан выгнут, прямая, узкая юбка падала красивыми складками, обрисовывая бёдра; он видел даже маленькие ножки, обутые в узенькие, прюнелевые ботинки, тянувшиеся на носках. Клетка висела высоко. Подойдя быстро, он положил правую руку на спинку венского стула.
— Так можно упасть! Ведь одно неловкое движение, и стул подвернётся.
При звуках этого голоса сердце девушки забилось; она так быстро обернулась к говорившему и затем соскочила, что действительно стул полетел бы, если бы его не держала сильная рука. Её почти испуганные глаза встретились с серьёзными, тёмными глазами. Улыбающиеся, крупные губы, усы и курчавые бакенбарды, переходившие в такую же небольшую, круглую бородку были ей незнакомы, а, между тем, её охватило какое-то странное чувство чего-то виданного, слышанного.
— Лина… Вот видите, как я помню ваше имя, но по батюшке не знаю, тогда не пришло в голову спросить. Freulin или Frau Лина?
— Freulin… — едва прошептала вспыхнувшая девушка.
— Freulin?! Не ожидал! Я был убеждён, что или совсем не найду вас, что батюшка ваш разбогател и по обычаю всех иностранцев уже уехал с семьёй nach Faterland, или… вы давно замужем и уже своим деткам рассказываете интересные истории о птицах и рыбах… Что? Начинаете вспоминать, кто стоит перед вами? Нет? Ну, я буду говорить дальше, вы непременно сами должны меня вспомнить. Приехал я месяца два тому назад в Петербург и решил во что бы то ни стало отыскать вас. День за днём, всё некогда было, наконец, сегодня такой выдался хороший день, солнце, птицы с каждого дерева, с каждой крыши так и кричат о весне. А я, поверьте, в эти долгие годы никогда не мог слышать птичьего голоса, чтобы не подумать о вас. Потом гляжу, тот же подвальчик, те же птичьи клетки смотрят на ноги прохожих, та же вывеска… спустился шесть ступенек… даже колокольчик звякнул по-прежнему… вошёл… Боже! Так и охватили меня воспоминания детства. Аквариумы, стада золотых рыбок, «телескопы» в круглых банках, — он обернулся налево, — а оттуда несётся всё тот же свист и гам, и… на стуле та же тоненькая, белокурая девочка… та же Лина. У меня сердце так и забилось от радости. Что это?! Вы плачете? Господь с вами, о чём? Freulin Лина, я вас обидел, огорчил? Вы больны?
Девушка давно уже угадала, что перед нею Серёжа, тот самый гимназист Серёжа, головка которого с коротко остриженными волосами похожа была тогда на шарик чёрного бархата. Радость слышать чужой, мужской голос, говоривший ей ласковые слова, самое неожиданное появление этого, мелькнувшего в её детской жизни, друга — до глубины души всколыхнули её, и она, отвернувшись, прижавшись головой к высокой колонне, на которой стоял блестящий садовый шар, плакала неудержимыми, счастливыми слезами.