— Не беспокойся, отец. Чего бы ни случилось, не беспокойся. Маму береги.
VI
Буланая лошадка бежала легко, далеко выкидывая вперед тонкие ноги, подбирала копытами версты, швыряла их назад.
Кедровники то раскидывались по обе стороны дороги, то расступались, открывая болотистую низину.
— Хороша лошадка!
— Э-э, под ней и цветочная пыль не опадет!
Кучер Семен Немцов, высокий, сутуловатый, с большой красивой головой, без конца курил. Его вьющиеся русые волосы шевелил ветер.
— Ну, а как вы… как вы жили… как живете? — спросил Иван.
— Сирота слезами живет, — ответил тот, улыбаясь.
Жали рожь. Когда телега пересекала поле, женщины побросали работу и уставились на Ивана. Видно, редки были здесь приезжие.
Навстречу неслось озеро, полное света и воздуха. Жар подсолнухов на поле слепил глаза.
Дым вился, плыл над селом кудрявой грядой. Шелудивые дома, казалось, не стояли, а сидели на черной земле, нахохлившись. Редко-редко мелькали пятистенники железными цветными крышами.
Показав на них кнутом, Немцов сквозь зубы, как бы для себя, произнес:
— Лесохозяева пыжатся. У нас мужики здесь почти не пашут. Все на лесопромышленников робят. Теперь вот помещик Кислов все леса вокруг скупил, всех в кулак зажал. Вицу в лесу у него срежешь — запорет… Не зря Удавом прозвали.
Иван с особым вниманием посмотрел на Немцова.
У одного пятистенника Семен остановил лошадь.
— Вот и здешний хозяин на лесе нажился… Савватий Новоселов. Дела́ имел в Тюмени, в Омске, в Верхотурье. Умер недавно. Здесь тебе квартиру школа сняла…
Вдова Новоселова Таисья Васильевна, сорокалетняя женщина с изъеденным оспой носом, похожим на губку, встретила квартиранта у ворот. Низко кланяясь, произнесла напевно:
— Милости прошу, господин Малышев, — подхватила один чемодан и присела под его тяжестью.
Возница рассмеялся:
— У него в чемоданах-то кирпичи. Кобыла моя еле из нырков телегу вытаскивала.
Иван сам перенес чемоданы один за другим в дом.
Горница держалась закрытой. Хозяйка ютилась в просторной светлой кухне.
Здесь же, отделив цветастой занавеской угол, приготовила кровать для молодого учителя. За занавеску он и внес свои чемоданы.
Хозяйка пригласила к столу.
— Мне говорили, что ты, Иван Михайлович, столоваться у меня будешь? — ее глаза, стеклянные, кукольные, с пристрастием вперились в чемоданы.
Иван объяснил:
— Учебников много привез… — и подумал: «Такая хозяюшка и под замок не постесняется заглянуть».
Таисья Васильевна, накрыв на стол, сообщила неизвестно к чему:
— Муж-то мой был оборотистый господин… Денежку любил. — Порывисто сорвалась с места, гостеприимно подвинула Ивану тарелку: — Ешь, Иван Михайлович, курочку-то. Я нарочно развожу, чтобы зимой курятинка была.
— Ну, наверное, все-таки петухов забиваете?
— Что ты! Каких петухов! Мы петухов не едим. Грешное дело. Когда Христос страдал на кресте, петух пел. Христос за это прогневался: куры летать не стали Рябчик из большой птицы в маленькую превратился. Грех.
— А рябчика-то за что Христос наказал, ведь пел-то петух?
Хозяйка растерялась, видимо, никогда ей не приходила в голову подобная мысль, затем всхлопнула в негодовании руками:
— Ты, молодой человек, со мной сомнительных речей не заводи. Ты еще маленький, хоть и учитель.
— Успокойтесь, Таисья Васильевна, у меня не было желания обидеть вас.
— Ну то-то. Уверуй, говорят, в бога — и не будет над тобой закона, ибо праведному закон не лежит, — туманно и назидательно сказала хозяйка. Выглянув в окно, сообщила: — Там тебя, учитель, ребятишки спрашивают.
И верно. На поляне около дома собрались дети.
День был полон нежного света. Иван, радостно-возбужденный и несколько испуганный предстоящим разговором с будущими воспитанниками, спустился с крыльца. В окно за ним наблюдала хозяйка.
— Здравствуйте, ребятки, — сказал сдавленно Иван.
Ему ответили робко, вразнобой:
— Здравствуйте…
— А вас как зовут? — тоненьким голоском спросила одна из девочек и спряталась за спину подружки, которая тупо смотрела на учителя и сосала палец.
Иван подошел к ней, молча отнял палец от губ и сказал, обращаясь ко всем:
— Зовут меня Иван Михайлович, по фамилии Малышев. А теперь — пошли, показывайте ваше село, реку.
Каждый старался идти рядом с учителем, на тропе не вмещались. Дорогу пересек быстрый ручей. Дети с визгом бороздили ногами воду.
Вот и река Тагил. По ней шли плоты леса.
На берегу — черное здание кузницы. Звенящая дробь молотка заглушалась гулкими ударами кувалды.
Березы стряхивали с листвы дождевые капли, распрямляли ветки, наполняли лес тихим шорохом. Сосны казались молодыми, праздничными. Грустно куковала кукушка. Утки падали на воду с радостным криком, ныряли, отряхивали крылья, гоготали.
Все дышало теплом и надеждой.
Иван чувствовал прилив нежности к травам, деревьям, к этим ребятишкам, которые то робко, то озорно заглядывали ему в лицо. Жизнь казалась богаче и прекраснее, чем прежде. В радостной оторопи он не понимал слов детей, мысли путались.
Дети сшибали кедровые шишки, собирали бруснику.
— Иван Михайлович, а верно, что в лесу лешаки живут?
— А в воде — русалки? Моя мамка сама русалку видела.
— Выдумка все это. Нечистой силы нет…
— А бог-то тогда для чего? Он ведь, чтобы нечистую силу побороть.
Радость Ивана спа́ла: сколько надо знать, чтобы сломать суеверия детей. Он их называл ласковыми именами, ему казалось, что он любил их давно. И это все, что он мог пока им дать.
Дети нарвали цветов, украсили себя венками.
Издалека послышался звон бубенцов.
В один миг дети побросали букеты и венки у дороги и скрылись. Из кустов послышался их разноголосый шепот.
— Иван Михайлович, прячься!
— Прячься скорее! Удав с ширкунцами…
Он отошел в сторону, пропуская мимо тройку. На козлах сидел унылый старик, а сзади развалился тучный человек с багровым лицом. Картуз оттопыривал его красные уши. Он вперил в Ивана неподвижный мутный взгляд. Тройка промчалась, дети вновь окружили учителя. Из их испуганного шепота он понял, что это лесохозяин Кислов, хромой, всех ненавидит, и его все ненавидят и прячутся от него. «Так вот он — Удав», — отметил Иван, вспомнив слова возницы.
На краю села — темное приземистое здание.
— Это наша школа…
— А вон мой дом! — вцепившись в руку Ивана, радостно взвизгнула белоголовая девчушка, та, что первая заговорила с учителем. Ее звали Симой. Она показала на покосившийся, черный от времени, неуклюжий дом напротив школы.
— У меня и мама книжки умеет читать. И дядя Евмений.
— Евгений, — поправил Иван.
— Нет, Евмений. Кочев Евмений… Они с тятькой портные. Пошьют-пошьют да и почитают.
Иван заинтересованно оглянулся на дом.
В ласковых сумерках окна дома Кочевых ярко освещались упругими лучами закатного солнца.
Угасла последняя узенькая, как щель, полоска над лесом. По земле низко расстилались клочья тумана, окутывали сыростью улицы.
…Условились и завтра бродить по лесу. Иван был рад этому: завтра ему исполняется семнадцать лет. Он решил провести этот день с пользой для дела. Не рассказать ли детям об Оводе? Они невежественны, но доверчивы и восприимчивы.
У хозяйки сидела какая-то лохматая гостья. Пили чай. Увидя Ивана, обе, как по приказу, поставили блюдечки и уставились на него.
Иван поздоровался и прошел за занавеску. Свет от лампы проникал и сюда. Пахло щами, керосином. Душно. Хотелось снова выйти на воздух, но нужно было подготовиться к завтрашнему дню. Учитель уселся на табурет у кровати и, держа тетрадь на коленях, стал набрасывать план беседы. Разговор в кухне возобновился.
— Жила я хорошо, Васильевна, в гости ходила да гостей принимала. И моды всякой нашивала! Только овдовела не ко времени. Вот и пришлось мне порчу отшептывать, ворожить… Но уж всю я правду угадываю!