Начальство испустило тяжкий вздох.
– Написал он мне. Просил о помощи. Неладное что-то там у него творится. Я хотел сам съездить, разобраться, да… опоздал, Натан Степаныч. Умер он.
– Убийство?
– Да вот… как сказать. Дело-то и вправду мутное. Нашли его рядом с кладбищем. И будто бы умер он со страху, а Алексей в жизни ничего не боялся, более бедового человека я не знаю. Мы на границе вместе с ним были… под обстрелом танцевал… а тут кладбище деревенское. Чего там испугаться мог? Да так, чтоб сердце стало. Оно у него здоровое, я помню, как он хвастался, дескать, Господь только и дал Тавровским, что отменное здоровье и долголетие… пишут, что в карты проигрался, а я знаю, что даже в молодости, когда играют все, Алексей за карточный стол не садился.
Начальство терло руки, точно соскабливая грязь.
– Натан Степаныч, сие просьба, не приказ, и ежели откажешься, то я пойму. Повода дела открывать у меня нет, однако и бросать не хочется. Чуется, мутно все… кого другого не послал бы. У этих, нынешних, никакого разумения, никакой тонкости. Только и способны, что доклады писать да жаловаться… тьфу.
И стоило ли удивляться, что на просьбу начальства Натан Степаныч ответил всем своим согласием? Не только из боязни, что отказом оное оскорбится, сколько искренне желая помочь. Да и еще одна странность возникла за ним в последние годы, полюбились Натану Степанычу непростые дела, чтоб с заковырочкой, с тайным скрытым смыслом, со страстями, каковых, должно быть, в пустой его жизни не хватало. Вот и отправился он, будто бы в отпуск, а на деле – в усадьбу княжескую, с письмом рекомендательным и двумястами рублями серебром, выданными на расходы.
– Нехорошее место, – сказала баба, более не делая попыток сбежать. Она замерла, уставившись на Натана Степановича круглыми глазами, сделавшись вдруг похожей на ту самую рыжую курицу, которая ноне в корзине сидела смирно.
– И чем нехорошее? – поинтересовался Натан Степаныч.
– Нечистое.
Показалось ненадолго, что более ничего случайная эта свидетельница и не скажет, однако женщина, воровато оглядевшись, поманила Натана Степаныча за собой.
Отошли недалече.
– Если Васька спрашивать станет, вы ему скажите, что дорогу показывала… и про то, к кому на постой можно пойти, – попросила она, – а то он не любит, когда…
– Конечно.
Васька, видимо, тот самый мужик с кустистыми бровями, замерший у самых рельсов, поглядывал с недоверием, но беседе не мешал.
– Проклятые они, – с чувством произнесла женщина и прижала сухие руки к груди. – Старый-то князь, пусть и бают, что ведьмаком был, но человечным, добрым, а нынешние – все проклятые… они-то князя и сгубили.
– А поподробней можно?
Подробностей у Зинаиды – так звали свидетельницу – отыскалось превеликое множество, о них-то, а еще о письме князя Алексея Тавровского, которое начальник позволил взять с собою, и думал Натан Степанович, сидя на подводе. Споро стучала по наезженной дороге косматая лошаденка, дремала на копне сена старая собака… Новые Козлы приближались, а с ними, чуял Натан Степанович, приближались и собственные его неприятности.
Чем дальше, тем сильнее становился запах тухлого мяса.
А может, и вправду роман попробовать написать? Не славы ради или денег, но чтобы занять пустоту сердечную?
Ах, Алевтина Михайловна…
Иван пил.
Он помнил, что начал еще на похоронах, а то и раньше. Точно, раньше, когда Машка пропала. Он разозлился и запил, назло ей.
Вот чего ей не хватало?
Об этом Иван спрашивал у отражения, потому как в одиночку пьют только алкоголики, а он не алкоголик, у него настроение. Настроение это держалось до полуночи, и Иван успел ополовинить бутылку с коньяком, кем-то подаренную. Так уж вышло, что алкоголь дарили часто, а еще конфеты, будто он баба. Машка же вечно на диетах сидела, вот и скопились в доме немалые запасы.
К счастью?
Смешно думать о счастье, когда такое произошло… нет, Иван тогда не упился вусмерть, напротив, возникла у него безумная идея Машку найти и попросить прощения. Правда, Иван опять не чувствовал себя виноватым, потому как от рождения черствостью отличался, неспособностью понять движения тонкой Машкиной души. И он, отставив недопитый коньяк – а закусывал конфетами и вроде ничего так было – принялся обзванивать Машкиных подруг.