Попробуем понять и Алису. Пусть она порой предстает перед нами особой малосимпатичной, но невозможно отрицать, что ей приходилось несладко. Воспитать восьмерых детей, это что-нибудь да значит! Сегодня, столетие спустя, женщин, способных на такой подвиг, можно пересчитать по пальцам.
Кстати, что в это время поделывали дети? Они ведь успели подрасти. Старшая, Марта, превратилась в красивую двадцатичетырехлетнюю женщину. Младшему, «непоседе» Мишелю, исполнилось 10 лет. Между старшей и младшим была «очаровательная» Бланш. Ей исполнилось 23 года, она бредила живописью, намереваясь посвятить ей всю свою жизнь, и даже планировала предложить одну из своих картин на Салон.
— Если не боится получить отказ и если ей этого хочется, пусть так и сделает! — разрешил «папа Моне».
Был Жан. В 21 год он предстал перед военной комиссией и, к великому огорчению отца, питавшего крайнюю неприязнь к военной форме и пускавшегося на любые ухищрения, лишь бы избавиться от необходимости тянуть солдатскую лямку (он боялся, что его пошлют в «нездоровые места»), был признан «годным к военной службе». Были еще двадцатилетняя «прелестница Сюзанна» — прекрасная как сильфида; девятнадцатилетний Жак — «хороший мальчик», никогда не доставлявший взрослым особенных проблем; пятнадцатилетняя «лапочка Жермена», превосходно вписавшаяся в деревенскую жизнь и успевшая обзавестись многочисленными подружками; наконец, одиннадцатилетний «малыш» Жан Пьер — неразлучный дружок и верный соучастник шалостей самого младшего в семье, десятилетнего Мишеля — он же Мими, он же «бедная крошка», — обожавшего ласкаться к своей приемной матери Алисе и нежно называвшего ее Нянюшкой.
Хуже всех из них жилось старшей, «обольстительной» Марте. Замкнутая, постоянно недомогающая, она редко улыбалась и часто плакала.
— Ее надо свозить в Форж, — предложил Моне.
— Ее надо выдать замуж! — отвечала Алиса.
— А что… — задумался Моне. — Может, за кого-нибудь из этих художников-американцев? Из тех, что сейчас в Живерни? — И, помолчав немного, добавил: — Я готов на любые жертвы! Главное, пусть не отчаивается![97]
Но если Марту занимали душевные переживания, то на Моне снова свалились финансовые неурядицы. Он ждал очередной выставки, но…
«В этом году я ничего не устраиваю…» — сообщил ему Жорж Пети.
Моне эта новость привела в ярость.
— Подлец! Мошенник! — негодовал он. — Он хочет меня разорить! Я на него в суд подам!
Катастрофа казалась неизбежной. Может, вернуться к Дюран-Рюэлю?..
— О нет! Опять попасть в лапы этой шайки! Я и так едва от них отделался!
На самом деле он не поладил с сыном Дюран-Рюэля, Шарлем, который остался за главного в галерее Лафит, пока его отец, Поль, исследовал новые возможности в США.
— В делах самое важное — полная честность! — заявил он Шарлю, после чего ушел, хлопнув дверью.
Оставался еще Тео Ван Гог и его галерея, приютившаяся в подвальчике на Монмартре. Моне успел лишь намекнуть ему о возможном сотрудничестве, как тот немедленно примчался в Живерни.
— По рукам! Сделаем так, — начал брат Винсента. — За Антибы (речь шла о десяти полотнах) я вам сразу плачу одиннадцать тысяч девятьсот франков. Но это еще не все. Вы получите пятьдесят процентов от прибыли за каждую проданную картину! Вернисаж назначен на пятнадцатое июня. Будьте к нему готовы. После Парижа я устрою вам выставку в лондонской галерее Гупиль!
Какое облегчение испытал Моне! Довольный, успокоенный, он, едва закончилась уборка летнего урожая, мог заняться этюдами. На сей раз его внимание привлекли стога. Выстроенные перед рядами итальянских тополей, эти кучи соломы знаменовали начало нового «серийного» этапа в творчестве художника. После серии «Стога» пошла серия «Тополя»…
В связи с этими тополями любопытную историю передает Рене Жемпель, автор книги «Дневник коллекционера».
Однажды Моне, явившись поутру писать деревья, остановился, охваченный ужасом: стволы были помечены красными крестами.
— Что это значит? Их что, собираются срубить? Нет, этого быть не может!
Он бросился наводить справки.
— Ну да, — подтвердил его страхи местный крестьянин. — Их покупает соседняя лесопилка…
Моне помчался к владельцу земельного участка.
— За какую сумму вы продаете тополя на берегу Эпты?
— За столько-то.
— Просите больше! Разницу я вам выплачу! Только, умоляю, дайте мне время закончить наброски!
С ума спятил, решил про себя землевладелец. Но на сделку согласился.