– Ну как тебе история с трещиной? – тихо шепчу я в ухо Анаис, которая затягивает потуже пояс и лихорадочно жуёт ластик. Все эти подозрительные события доставляют ей массу удовольствия. Соблазнённая её примером, я вынимаю из кармана папиросную бумагу (а ем я только «Нил») и с остервенением принимаюсь жевать.
– Старушка, знаешь, я нашла такую сказочную вещь для жевания, – говорит Анаис.
– Какую? Старые газеты?
– Нет. Грифель от карандаша, с одной стороны красный, с другой – синий, ну ты видела! Синий конец чуть получше. Я уже пять штук из шкафа стянула. Так вкусно!
– Дай попробовать. Да ну, не очень. По мне, «Нил» приятнее.
– Ну и дура! Ты ничего не понимаешь!
Пока мы тихо болтаем, мадемуазель Сержан вызывает читать Люс, но сама не слушает, погружённая в свои мысли. Вдруг меня осеняет! Как бы устроить, чтобы эту девчонку посадили рядом со мной? Вдруг удастся выведать, что она знает о сестре… может, она и разговорилась бы… тем более что, когда я прохожу по классу, она провожает меня любопытным взглядом весёлых ярко-зелёных глаз, осенённых длинными чёрными ресницами.
Что-то они задерживаются! Разве эта маленькая бесстыдница не собирается вести у нас географию?
– Надо же, Анаис, два часа.
– Чем ты недовольна? Не придётся отвечать урок, и то хлеб! Ты, старушка, карту Франции подготовила?
– Не совсем… каналы остались. Да, инспектору сегодня приходить ни к чему, а то он обнаружит большой непорядок. Погляди-ка, директриса и думать о нас забыла, так и приклеилась к окну.
Дылда Анаис корчится от смеха.
– Чем, интересно, они там занимаются? Представляю себе, как господин Дютертр обмеряет щель.
– Думаешь, щель правда такая большая? – простодушно спрашивает Мари Белом, которая тем временем зарисовывает горные цепи, карябая карту тупым карандашом.
От такой непосредственности я так и прыскаю со смеху. Не слишком ли громко я фыркнула? Нет, успокаивает меня дылда Анаис.
– Не волнуйся, она так поглощена своими мыслями, что мы можем совершенно спокойно устроить здесь пляски.
– Пляски? Спорим, я так и сделаю, – говорю я и осторожно встаю.
– Ставлю два шара, что тебе влетит.
Я тихо снимаю башмаки и становлюсь посреди класса между двумя рядами столов. Все поднимают головы. Немудрено – заранее объявленная хохма возбуждает живейший интерес. Поехали! Я откидываю назад волосы – они мне мешают, – приподнимаю краешек юбки и начинаю польку «стаккато», пусть безмолвную, но вызывающую всеобщее восхищение. Мари Белом приходит в такое воодушевление, что не может сдержать радостного визга, чтоб ей пусто было!
Мадемуазель Сержан вздрагивает и оборачивается, но я успеваю стремглав броситься на скамью и слышу, как раздосадованная директриса сурово и презрительно объявляет этой дурёхе:
– Мари Белом, вы напишете мне глагол «смеяться» среднекруглым почерком. Совершенно недопустимо, чтобы пятнадцатилетние девушки начинали безобразничать, едва отвернётся учитель.
Бедняжка Мари вот-вот заплачет. Ничего, в другой раз будет умнее! Я тут же требую у Анаис два шара, и она весьма неохотно мне их отдаёт.
Интересно, чем занимается наша парочка, отправившаяся изучать трещину? Мадемуазель Сержан по-прежнему глядит в окно; уже полтретьего, дальше так продолжаться не может. По крайней мере, нужно дать понять директрисе, что неприлично долгое отсутствие её любимицы не прошло незамеченным. Я покашливаю, но безрезультатно; я снова покашливаю и, точь-в-точь примерная ученица вроде сестёр Жобер, благопристойно спрашиваю:
– Мадемуазель, мадемуазель Лантене хотела проверить наши карты. Разве у нас не будет сегодня географии?
Рыжая бестия резко оборачивается и бросает взгляд на стенные часы. И тут же хмурится раздражённо и нетерпеливо:
– Мадемуазель Эме сейчас придёт, вы же слышали, что я велела ей пойти в новое здание. Пока повторите урок, вам это будет только на пользу.
Прекрасно, мы вполне обойдёмся без географии. Ура! Мы предоставлены самим себе! По классу пробегает шумок оживления. Мы с воодушевлением ломаем комедию – якобы зубрим урок. Из двух девочек, сидящих за одной партой, одна должна пересказывать параграф или отвечать на вопросы, а другая – проверять её по учебнику. Но из двенадцати учениц лишь двойняшки Жобер проделывают это всерьёз. Остальные обмениваются самыми фантастическими вопросами, сохраняя при этом надлежащие выражение лица и делая вид, что заняты географией. Дылда Анаис раскрывает атлас и спрашивает меня:
– Что такое «шлюз»?
Отвечаю тем же тоном:
– Чёрт! Отвяжись от меня со своими каналами Лучше полюбуйся на лицо мадемуазель, это куда интереснее.
– Как вы думаете, чем сейчас занимается мадемуазель Эме Лантене?
– Развлекается с кантональным уполномоченным, великим знатоком трещин.
– Что называется «трещиной»?
– Трещиной называется щель, которой положено быть на стене, но она нередко встречается и в других местах – даже в наиболее укромных.
– Кого называют «невестой»?
– Маленькую лицемерную потаскушку, которая дурачит влюблённого в неё учителя.
– Что бы вы сделали на месте вышеупомянутого учителя?
– Дала бы пинка кантональному уполномоченному и влепила бы пару пощёчин малышке, которая привела его осматривать трещину.
– А что было бы потом?
– А потом у нас появился бы новый младший учитель и новая помощница директрисы.
Дылда Анаис то и дело закрывается атласом и хохочет. Но с меня довольно. Я хочу выйти и постараться увидеть, как Они идут обратно в класс. Воспользуемся самым тривиальным приёмом.
– Мммзель? Та молчит.
– Мммзель, пжалста, мжно выйти?
– Можно, только не задерживайтесь.
Она отзывается чисто машинально: мысленно она далеко – у себя в комнате подле пресловутой трещины в стене. Я выскакиваю из класса, бегу в сторону «временных» туалетов (туалеты тоже временные) и замираю у самой дверцы с ромбовидным отверстием, готовая моментально нырнуть в вонючую будку, если кто-нибудь появится. Так я жду довольно долго и уже собираюсь в класс, но тут замечаю Дютертра, который (в полном одиночестве!) выходит из нового корпуса, с довольным видом натягивая перчатки. Не заглянув к нам, он направляется прямиком в город. Эме не показывается, но мне всё равно, я видела достаточно. Поворачиваюсь, чтобы возвратиться в класс, но тут испуганно шарахаюсь: в двадцати шагах от меня, из-за шестифутовой новой стены, отделяющей «заведение» для мальчиков (похожее на наше и такое же временное), показывается голова Армана. Бедняга Дюплесси, бледный и расстроенный, глядит в сторону новой школы; я вижу его несколько секунд, потом он со всех ног пускается бегом по дороге в лес. Мне уже не до смеха. Что же теперь будет? Скорее назад, хватит прохлаждаться.
Класс по-прежнему бурлит. Мари Белом начертила на доске квадрат, пересечённый двумя диагоналями и двумя прямыми и с увлечением играет в эту чудесную игру с новенькой – Лантене-младшей. Люс непременно вообразила, что попала в потрясающую школу. Директриса всё ещё глядит в окно.
Анаис, раскрашивающая карандашами Конте[6] портреты самых мерзких персонажей истории Франции, встречает меня словами: «Ну, что там?»
– Дело серьёзное, старушка! Арман Дюплесси подсматривал за ними через стенку уборной. Дютертр вернулся в город, а Ришелье умчался как угорелый.
– Кончай врать.
– Говорю тебе, видела своими глазами, честное слово! У меня до сих пор сердце колотится!
Какое-то время мы молча представляем себе возможную трагедию. Анаис спрашивает:
– Ты другим расскажешь?
– Нет, иначе эти дуры разболтают по всей округе. Скажу только Мари Белом.
Я расписываю всё Мари. Та, вылупив глаза, предрекает:
– Добром это не кончится!
Дверь отворяется, мы дружно оборачиваемся. На пороге – оживлённая, чуть запыхавшаяся Эме. Мадемуазель Сержан устремляется к ней и лишь в последний момент сдерживается, чтобы не заключить её в объятия. Директриса словно приходит в себя, тут же отводит потаскушку к окну и засыпает вопросами (а как же наш урок географии?).
6
Конте, Николя Жак – французский химик и инженер, разработал специфический тип карандашей. (Прим. перев.)