Ну да, мы близкие подруги. Я ею восхищаюсь, она мною очарована. Кстати сказать, полного доверия мы друг другу не оказываем. Несомненно, для этого ещё рановато. Уж для меня во всяком случае слишком рано. Рези не заслуживает того, чтобы Клодина пустила её в самые сокровенные утолки своей души. Я часто у неё бываю, предоставляю в её распоряжение свою кудрявую голову, которую она с удовольствием причёсывает – напрасный труд! – а также своё лицо, которое она любит, не выказывая ревности: берёт его в свои нежные руки и смотрит, как, по её выражению, «в глазах пляшут искорки».
Она же воздаёт мне почести своей красотой и грацией и делает это с кокетливой настойчивостью. Уже несколько дней как я захожу к ней каждое утро в одиннадцать.
Ламбруки живут на проспекте Клебер в одной из современных квартир, где многим пожертвовали ради того, чтобы была консьержка, лестница, две гостиные – изящная обшивка, неплохая копия юного Людовика XV кисти Ван Лоо, – но для жилых комнат остаётся не так уж много места, и они разбросаны там и сям. Рези ночует в длинной тёмной комнате, а одевается в галерее. Однако мне нравится эта неудобная, всегда слишком натопленная туалетная. Рези одевается и раздевается там, предоставляя мне любоваться волшебным зрелищем. Я смиренно сижу в низком кресле и наслаждаюсь.
Вот она в сорочке; её чудесные волосы, розоватые в ослепительном электрическом свете, приобретают холодно-зеленоватый оттенок при голубом свете пасмурного дня, и вспыхивают, рассыпаясь по плечам. Падающего из окна света недостаточно в любое время, и сильные электрические лампы освещают Рези как на театральной сцене.
Она расчёсывает шапку лёгких как туман волос…
Взмах расчёски, и золотая охапка как по волшебству собрана воедино, приглажена, заколота и степенно поднимается волнами к затылку. Как только волосы там держатся?! Широко распахнув глаза, я готова взмолиться: «Ещё!» Рези некогда ждать, пока я решусь. Новый взмах волшебной палочки – и красавица одета в тёмное облегающее платье, а на голове у неё шляпа: она готова к выходу. Корсет с прямыми пластинками, вызывающие панталоны, мягкая послушная юбка обрушились на неё, словно хищные птицы. Торжествующая Рези смотрит на меня и смеётся.
Её раздевание не менее привлекательно. Вся одежда падает разом, словно вещи связаны между собой: прелестная соперница Фреголи[7] остаётся в одной сорочке… и в шляпе. До чего эта шляпа меня раздражает и удивляет! Именно шляпу она прикалывает к волосам ещё до того, как надет корсет, именно шляпу она снимает уже после того, как спущены чулки. Она говорит, что даже купается в шляпе.
– Чем же объяснить этот культ головного убора?
– Не знаю… Вопрос целомудрия, может быть. Если бы мне довелось спасаться ночью от пожара, я бы согласилась выбежать на улицу голой, лишь бы на голове была шляпа.
– Здорово! Пожарные были бы в восторге.
Она оказалась ещё красивее и не такой высокой, как при первой нашей встрече. У неё белая кожа, которую весьма редко оживляет румянец, в ней всё удивительно гармонично сочетается. Её близорукость, изменчивый серый цвет глаз, постоянно порхающие ресницы скрывают её мысли. Словом, Рези я знаю недостаточно, несмотря на её непосредственность, которая просится наружу уже во время нашей четвёртой встречи:
– Я без ума от трёх вещей, Клодина: от путешествий, Парижа… и от вас.
Она родилась в Париже, а любит его, как иностранка; её волнуют холодные и сомнительные запахи, театры, улица, время суток, когда свет от газовых рожков бросает красноватые отблески в синих сумерках.
– Нигде, Клодина, нет таких красавиц, как в Париже! (Разумеется, Монтиньи не в счёт, дорогая…) Только в Париже можно встретить привлекательные лица увядающих женщин, накрашенных и до боли затянутых в корсет; этим сорокалетним женщинам удаётся сохранить изящный носик, молодой блеск в глазах; они позволяют собой любоваться, и вы смотрите на них с удовольствием и горечью…
Так может думать и говорить отнюдь не дура. В тот день я сжала её тонкие пальцы (рисовавшие в воздухе витки, словно повторявшие ход её мыслей) будто в благодарность за эти красивые образы. А на следующий день она трепетала от восторга перед витриной Либерти, любуясь простенькими сочетаниями оранжево-жёлтого и розового атласа!
Почти ежедневно около полудня, когда я наконец решаюсь (всегда с опозданием) покинуть проспект Клебер и это низкое кресло, в котором мне так хочется посидеть ещё немного, прежде чем возвратиться к моему мужу и к моему обеду (Рено торопливо меня целует и с аппетитом принимается за кусок розового мяса: он не питается, как я, замухрышками и бананами), дверь в туалетную бесшумно отворяется и на пороге возникает обманчиво-мощная фигура Ламбрука. Ещё вчера…
– Как вы прошли? – в раздражении вскрикивает Рези.
– Через Елисейские поля, – отвечает этот невозмутимый господин. Он неторопливо целует мне руку, оглядывает мой распахнутый палантин, пристально смотрит на Рези в корсете и наконец говорит жене:
– Дорогая! Как много времени вы теряете на то, чтобы вырядиться!
При мысли о том, с какой непостижимой скоростью моя подруга умеет одеваться и раздеваться, я разражаюсь смехом. Ламбрук и бровью не ведёт, только чуть темнеет его бронзовое лицо. Он спрашивает, как поживает Рено, выражает надежду увидеть нас скоро у себя и выходит.
– Рези! Что это с ним?
– Ничего. Однако, Клодина, не смейтесь, когда он со мной говорит… ему кажется, что вы смеётесь над ним.
– Неужели? Мне это безразлично!
– Зато мне – нет. Он устроит мне сцену… Меня угнетает его ревность.
– Ко мне? В каком же качестве? Да он просто дурак!
– Ему не нравится, когда у меня появляется подруга…
Может быть, у мужа на это есть свои причины?
Однако ничто в манерах Рези не наталкивает меня на подобную мысль… Порой она подолгу меня изучает, не мигая, своими близорукими глазами с почти параллельными веками – деталь, благодаря которой они кажутся удлинёнными; её маленький упрямый ротик приоткрывается, становится беззащитным и соблазнительным. Рези ёжится, нервно смеётся, восклицает: «Кто-то наступил на мою могилу!»… и целует меня. Вот и всё. С моей стороны было бы тщеславием предполагать…
Я её не поощряю. Идёт время, я изучаю все оттенки такой разной Рези и жду, что будет дальше. Жду, жду… Скорее лениво, нежели добросовестно.
Я виделась с Рези нынче утром. Однако это для неё не помеха: к пяти часам она теряет терпение и прибегает ко мне сама. Она садится (как ложилась Фаншетта), дважды обойдя каждый уголок. Тёмно-синий костюм ещё больше подчёркивает рыжину её золотых волос; шляпа со сложным плюмажем (кажется, что у неё над головой сшиблись серые чайки, и я ничуть не удивлюсь, услыхав их клёкот) венчает её голову.
Она устраивается в кресле, будто от кого-то прячется… и тяжело вздыхает.
– Что с вами. Рези?
– Ничего. Дома мне скучно. Гости меня утомляют. Один флирт, два, три… и все сегодня! С меня довольно! До чего эти поклонники однообразны! Я едва не набросилась на третьего с кулаками.
– За что же на третьего?
– С интервалом в полчаса после второго это ничтожество в тех же выражениях говорит мне о своей любви! А второй уже повторил это вслед за первым. Эти типы увидят меня не скоро… Ну до чего же все мужчины одинаковы!
– Остановите свой выбор на одном из них: будет больше разнообразия.
– Зато как это утомительно!
– А… вашего мужа от них не воротит?
– Нет. А почему, собственно, его должно воротить от моих гостей?
(Ах вот как?! Уж не принимает ли она меня за дурочку? А меры предосторожности, которые она принимала совсем недавно во время моего утреннего визита? А её уклончивые предупреждения? Однако она не отводит свои ясные глаза, отблёскивающие лунным камнем и серым жемчугом.)
7
Фреголи, Леопольдо (1867–1936) – итальянский актёр, исполнитель комических пьес собственного сочинения; во время этих моноспектаклей ему доводилось порой играть более шестидесяти различных ролей; способность к перевоплощению принесла ему огромный успех.