— Да не в этом дело, неужели не ясно? — Его румяное лицо потускнело. — Он переступил черту уже тем, что открыл рот перед вами. — Рейли покачал головой. — А ты и твой друг, маленький лягушатник, к сожалению, ему потакали.
Я кивнул.
— Я тебя понимаю.
— Я всего лишь хочу сказать, здесь нет ничего личного. Знаешь, меня бы ни капельки не удивило, если бы, скажем, в другой жизни мы с тобой лучше узнали друг друга…
Я не видел смысла в том, чтобы дать ему закончить. Мы оба знали, куда это приведет.
Наверное, Рейли обладал хорошей реакцией, но он с таким увлечением меня стращал, что я застал его врасплох. И со всей силой нанес ему хороший удар правой прямо в горло. Глаза его расширились, он издал булькающий звук и схватился за свой кадык, а я поднял левую ногу и вмазал ему в челюсть, вложив в удар все свои силы.
Голова у Рейли дернулась в сторону, но он устоял на ногах, поэтому я от души вмазал ему коленом в пах — он согнулся, я схватил его за волосы, прижал к стене и принялся колотить головой о панель. Деревянная обшивка треснула, под трещиной проступила каменная кладка, Рейли тихо вздохнул, как человек, припомнивший ушедшие радости давно минувших дней, и как мешок рухнул на пол.
Все это произошло за какую-то секунду или две. Когда я резко обернулся, никто из посетителей даже не шелохнулся.
Но это продолжалось недолго.
Из-за ближайшего столика поднялись трое громил и разом набросились на меня.
Сен-Пья, Франция
10 мая 1923 года
Дорогая Евангелина!
Со времени моего последнего письма события развивались так быстро, что я, право, не знаю, с чего и начать.
Как ты догадываешься по адресу в правом углу, теперь я в Сен-Пья, маленькой деревушке километрах в двадцати пяти от Шартра. На самом деле мы (семейство Форсайтов и я) живем в полутора километрах или около того от деревни. «Прелестный маленький château»,[40] о котором говорила Maman Форсайт, на самом деле оказался едва ли не самым настоящим замком на полпути к вершине лесистого холма. Из моей комнаты в башне (настоящей башне!) открывается потрясающий вид на высокие, похожие на свечи, цветущие каштаны, а дальше, через широкую долину, — на реку Эр, отливающую синевой ленту, плавно вьющуюся по зеленым полям и темным ольховым рощам. То там, то здесь на фоне всей этой зелени стоит фруктовое дерево, покрытое вуалью из цветов, — белых, кремовых, розовых. Красотища просто изумительная, Ева, прямо как в сказке.
Кстати, о сказках. Я познакомилась с графом и его сестрой Эжени, которые тоже произвели на меня потрясающее впечатление. Завтра мы с Эжени направляемся в Париж и остановимся там на ночь в загородном доме графа на острове Сен-Луи. А в воскресенье я, разумеется, отправляюсь на маскарад на виллу графа в Шартре. Вот так. Но какая же тоска эти бесконечные переезды, ты не находишь, Ева?
После нашего приезда сюда я уже успела вместе с детьми подняться на узкую колокольню шартрского собора; я прочла маленькую и совершенно изумительную книгу, изданную Ричардом Форсайтом, — сборник рассказов, написанных каким-то Эрнестом Хемингуэем; я гуляла по лесу вокруг château, томно вздыхала в романтических позах и собирала букеты диких цветов, подобно какой-нибудь неуемной простушке.
Но, зная свою Евангелину, я понимаю, что графы с их сестрами интересуют ее куда больше, чем полевые цветы. Итак, переходим к le comte.[41]
Они вдвоем появились здесь вчера, ближе к ужину. Мелисса и Эдвард сидели у себя комнатах. Maman с господином Форсайтом — в гостиной на диване, а нянька с Нилом — в креслах. Думаю, няне позволили задержаться после ужина и кофе только потому, что недавно прибывший господин Форсайт пожелал оценить их новое семейное положение. Как банкир-на-весь-мир, господин Форсайт знает толк в оценках.
Он выглядит так, как и должен выглядеть, по идее, богатый банкир-на-весь-мир. Розовощекий, слегка располневший, в твидовом костюме. Ему лет пятьдесят пять, а ростом он под сто семьдесят сантиметров. (Отчего выглядит лет на пятнадцать старше и на два сантиметра выше жены.) Улыбка под аккуратно подстриженными седыми усиками широкая и преходящая и, скорее всего, бессмысленная. Он явно никогда в жизни не испытывал никаких стеснений и не имел долгов; словом, беды как будто обходили его стороной.
Господин Форсайт рассуждал о социализме, на одну из тех бесконечных тем, о которых он имеет обширные, даже, можно сказать, чересчур обширные познания.
— Возьмем теперь Германию, — говорил он. — Эту клятую Веймарскую республику. Она ведь катится ко всем чертям. Четыре миллиона марок за доллар! В Берлине сейчас, чтобы купить батон хлеба, деньги на тележке возят. Женщины, я имею в виду благородных девиц, торгуют собой на улицах.