– А вы что тут делаете?!
– Тувья… – робко вступилась Джейн, моментально поправив рукав футболки. Она слезла со стола и, тяжело дыша, пыталась оправдаться: – Саванна, милая…
– Не хочу и слышать! – Она плакала. Плакала и злилась, и волосы её горели ярчайшим пламенем.
– Сейчас сюда придёт папа, не кричи, дорогая.
– Пусть приходит! Пусть он видит это, а я… я не могу вас видеть!
– Милая! – бросилась к дочери мать, но Саванна отскочила и молнией пронеслась по коридору в сторону двери. Я, недолго думая, побежал за ней и успел услышать:
– Флеминг, пожалуйста, не преследуй меня. Поверь мне, всё будет хорошо, завтра вернусь, – успела сказать она, даже не глядя в мою сторону и содрогаясь от рыданий. Она выскочила за дверь легко, как грациозная кошка или… волчица. Она оставила дверь открытой, и я мог видеть, как по длинной узкой улице несётся фигура в расстёгнутом плаще, а её волосы развеваются от бега и ветра. Я не мог ответить на просьбу девушки и рванул вслед за ней, оказавшись под покровом ночи: вокруг едва горели фонари, и на улице не было ни души. Я бежал, и мне оставалось совсем немного, чтобы сократить дистанцию до трёх-четырёх футов, но она вскрикнула страшным, почти истерическим голосом:
– Отстань, Флеминг! Жди меня дома! – Второе предложение она выкрикнула чуть спокойнее, и это подействовало на меня отрезвляюще – я остановился в центре дороги. Я долго глядел на то, как мчалась впереди Саванна, как заплетались от усталости её ноги, как она вдруг упала, а потом быстро поднялась и, спотыкаясь, побежала дальше. Вскоре она скрылась за поворотом.
Я стоял на середине дороги под покровом ночи почти полчаса, не двигаясь.
На следующий день никто из нас не получил от Саванны никаких вестей. Так было и на следующий после него день. Спустя трое суток полиция признала её без вести пропавшей.
Красный перец
– Флеминг.
Я не мог пошевелиться, меня будто к чему-то привязали.
– Флеминг.
В ответ я промычал что-то невнятное, пока мои глаза были закрыты, а движения – скованны.
– Флеминг, уже очень поздно, – прозвучало в тот момент, когда я стал осторожно поднимать тяжёлые веки, пытаясь понять, кто же так настойчиво старается меня разбудить. Ещё тогда, когда вокруг всё расплывалось, как в тумане, я заметил взгляд печальных серых глаз – маминых глаз. Она нависла над моей кроватью, жалостливо глядя на мои неудачные попытки проснуться. Мне было достаточно одного взгляда на её залитое тоской лицо, чтобы вскочить с кровати, отбросив одеяло, и вылететь в коридор, где я едва не столкнулся с отцом, спешившим на работу. Он был уже одет и только поправлял рукава костюма, ослаблял ультрамариновый галстук и приглаживал светлые волосы.
– Доброе утро, Флеминг. Увидимся после школы, – сказал он на бегу, в очередной раз опаздывая на личное такси, которое, как обычно, ждало его возле нашего дома.
– Привет, пап, – сухо вымолвил я и, прежде чем за мной выбежала мама, скрылся за поворотом длинного коридора и залетел в ванную, лихорадочно запершись на шпингалет. Теперь никто не мог меня потревожить, и я остался один на один со своими мыслями. Во рту была безжизненная сухость, в нос бил запах недавно использованных очистителей для ванны. Зеркало над раковиной безупречно блестело, и только моё напряжённое лицо портило общую картину. Сердце тоже меня подставляло, периодически бросаясь вскачь, и я осознавал, что в любую секунду мог упасть от неожиданного головокружения.
Я смотрел в зеркало на себя, хмурого, потрёпанного, тяжело дышал, опёршись руками об идеальную раковину, а перед глазами вставала та самая квартирка. Такая сумрачная, что должна была бы быть неуютной, но оказывалась тёплой и светлой даже при отсутствии достаточного количества ламп. Там всегда оставалось невероятное смешение запахов, много пара в крохотной кухоньке, куча вещей и минимум пространства. А ещё там был чердак с посредственным видом на дорогу и дома, и фигурки, и белый медовый чай, и аромат цветочных духов, который наверняка сейчас уже испарился.
Прошло больше трёх дней, и только сейчас полиция решила действовать. Идиотские законы, идиотская система.
– Чёрт! – Я ударил кулаком по раковине и моментально сморщился от боли. – Чёрт, чёрт, чёрт! – забарабанил я, насколько мне хватало сил, и с каждым разом боль будто отступала. Я тогда не думал о том, что потом мои руки будут украшать синяки, о том, что будет после. Размышлял лишь о том, что произошло, – и отказывался в это верить.