А природа на самом деле на редкость точный и рациональный конструктор. Никаких вольностей она не терпит. Ничего лишнего, ничего зря она не создает.
Согласен, многое зависит от условий жизни. Даже у нас на Земле есть люди, отличающиеся и по цвету кожи и формами тела. Но это различие очень незначительное. Я уверен, что везде, где развивается жизнь, она идет по одним и тем же законам эволюции.
— Ты так уверенно говоришь, у тебя такой поучающий вид, как будто ты имеешь очень веские доказательства, — не удержалась Зоя.
Никитин немного помолчал, пожал плечами и как-то нехотя ответил:
— Доказательство? Ну что же, оно есть…
И он вышел в другую комнату. Мы переглянулись. Что он имел в виду? Или на шутку он решил ответить шуткой?
— Вообще-то говоря, — промямлил один из гостей, — ничего нет удивительного в том, что в природе развитие при одинаковых условиях может происходить одинаково. Что касается неорганической природы, то до сих пор ни на одном прилетевшем к нам метеорите не обнаружено чего-либо нового, неизвестного на Земле…
В этот момент вернулся Никитин. В руках он нес большую квадратную раму, завернутую в простыню.
Он бережно поставил ее на высокий столик и прислонил к стене.
Пригасив слишком яркий свет, Никитин попросил нас сесть подальше.
Когда мы устроились, он с видом иллюзиониста поднял руку и произнес:
— Внимание! — и театральным жестом сдернул простыню.
Я, и, наверное, не только я, вздрогнул от неожиданности.
Это было лицо. Лицо женщины. Внимательно, изучающе смотрели ее глаза. В лице были сила и нежность, грусть и ирония одновременно.
Кадрирован портрет был неудачно. В рамку попала только часть лица. Было похоже на то, что эта фотография — фрагмент живописного портрета, выполненного в свободной импрессионистской манере. Брови, глаза, нос, губы были написаны очень легко и без ремесленной точности.
Я вспомнил слова английского художника Лоуренса. Он как-то сказал: «Хорошо нарисовать глаза может даже маляр, но передать взгляд способен только художник».
И здесь этот взгляд был. Он был главной темой портрета.
От этих говорящих глаз невозможно было оторваться. Они буквально не отпускали.
И по мере того как мы смотрели на это лицо, образ необыкновенной женщины постепенно раскрывался перед нами. Что-то новое и новое виделось в нем.
Мы просидели в оцепенении около часа. Заядлые курильщики не вспомнили о своих потухших папиросах. Простуженные ни разу не кашлянули. И даже насмешливая Зоя как-то присмирела и сидела не шевелясь.
Тишину прервал Никитин. Он тихонько хлопнул в ладоши и шепотом сказал:
— Ну, может быть, достаточно? А? Я его заверну. Я вижу, вы атак готовы просидеть до утра. А меня это совсем не устраивает… — И он накинул на портрет простыню.
Постепенно оцепенение стало проходить. Начали шевелиться, разговаривать. Курильщики задымили, а Зоя, шумно негодуя, бросилась открывать форточку.
— Ну, а теперь, скромник, рассказывай, кто она.
— Кто? Не знаю. Адрес ее пока мне точно неизвестен. Она хоть и подарила мне этот замечательный портрет, но ничего о себе не сказала. А живет она очень далеко…
Дело в том, что перед вами было самое настоящее, не оперное и не книжное, а реальное небесное создание. Эта женщина неземная, и даже очень возможно, она не из нашей Галактики…
Ну и шум поднялся!
Как будто в отместку за предыдущий чес полной тишины.
Всем было досадно, что Никитин продолжал мистификацию.
Но мне этого не казалось. Когда он говорил, слишком серьезны были его глаза. Гораздо серьезнее, чем это нужно для мистификатора.
— Ну, тише, тише, а то я опять введу вас в оцепенелое состояние. Открою портрет — сразу затихните. Хотите узнать все — слушайте, не хотите — не надо. Вам же будет хуже. Ничего и не узнаете…
Все сразу притихли, и он продолжал:
— Прежде всего выбросьте из головы, что я вас дурачу. Слишком дорого стоил мне этот портрет. Из-за него я чуть не лишился жизни.
Поэтому мне не до шуток. Слушайте все по порядку.
Двадцатого февраля этого года я заступил на ночное дежурство на своей станции. До пяти часов утра все шло как обычно. Телескопические счетчики элементарных частиц, расставленные рядами, изредка пощелкивали.
Но в пять часов утра произошло необычное. Сработал одновременно весь первый ряд счетчиков. А через тридцать минут 20 секунд одновременно сработали все пять рядов. Это не было галлюцинацией, самописцы все записали — у меня есть документ.
Я тогда понял, что эти излучения идут импульсами откуда-то из одной точки неба, но вследствие вращения Земли движутся полосой — с востока на запад. Площадь охвата импульсами очень скоро передвинется западнее приборной площадки, но там отвесная скала и только на ее вершине ровная поверхность. Времени в моем распоряжении было мало. Я схватил в лаборатории ящик толстослойных фотопластинок (эти пластинки мы применяем для изучения космических лучей), притащил его к подножию площадки, привязал к нему веревку, а другой ее конец — к поясу и полез вверх. Стена была отвесная, выступов мало. Как я еще тогда не свалился, до сих пор не пойму. Разодрал себе руки, лицо, но все-таки я был наверху. Втащить ящик с пластинками после этого адского подъема было детской забавой.