— Ну что ну, Джони? Выкладывай!
— Ну врезал ему немного по кумполу. Джап немедленно напарника на помощь позвал, — робот снова кивнул головой, но теперь уже в сторону бренных останков Родия, другого «японца» моего соседа. — а потом и ещё двух японцев. Они из соседнего дома — это после того, как мне на помощь пришёл Джек из тридцать первой квартиры. Мы с ним друзья… Ох, девятый шарнир… В общем отделали мы их, этих косоглазых, и за наших, и за ваших. Супротив нас, «рязанцев», никто не устоит. Жать только Джек вырубился. Боюсь, насовсем. Подаю ему импульсы, а отклика никакого.
Здесь вдруг заговорил милицейский радиопередатчик, висевший у сержанта через плечо:
— Девятый, девятый! Слышите меня? Слышите меня? Это первый. Перехожу на приём.
Сержант взял передатчик в руки и ответил в микрофон:
— Первый! Я — девятый. Слушаю вас.
— Девятый! Немедленно выезжайте на роботосборочный завод фирмы «Панасоник». Там ЧП. «Рязанцы» громят завод. Только что нам сообщили. На Рязанском заводе по производству универсальных роботов кто-то запустил компьютерный вирус в персональные ЭВМ большой партии готовой продукции. После этого электронная схема «рязанцев» стала очень чувствительной к биоизлучению людей, связанному с национальными и расовыми предрассудками.
— Всё понял. Сейчас выезжаем… Да первый! А вирус зачем запустили?
— Предполагается, чтобы японского конкурента вытеснить с российского рынка. Хотя бы таким путём.
Тут мой Джони, несмотря на свой явно повреждённый девятый шарнир, заковылял на выход.
— Ты куда? — спросил я его.
— Нашим помогать.
— Назад!
Я нажал на красную кнопку пульта управления, и мой робот, как вкопанный, застыл на месте…
В суде мои интересы защищал адвокат Эдик Каценеленбоген. Мы с ним вместе учились в школе, а потому он с меня ничего не взял. Дело Эдик выиграл, доказав, как дважды два, что я не могу нести ответственность за погром в квартире Бекасова, поскольку никогда не настраивал своего робота на национальную или расовую нетерпимость. Мне, Аркадию Зиновьевичу Финкельштейну, это совершенно не свойственно. Да и не к чему. Не знаю, согласился бы суд с этим доводом моего адвоката, если б не страшный погром, учинённый «рязанцами» на складе готовой продукции Московского производственного объединения фирмы «Панасоник». Суд признал виновным Рязанский роботосборочный завод. Что же касается той публики у памятника Пушкину, то её, как и меня, признали невиновной — дескать, всё было в рамках свободы слова. Подозреваю, что и вирус запустил в персональные ЭВМ «рязанцев» кто-то из их людей, работающих на заводе. Виновников диверсии не нашли.
У меня теперь одна печаль: надо достать где-то кругленькую сумму в у.е. на починку Джони — уж больно у него после драки паскуден внешний вид, да и с девятым шарниром явный непорядок. ТМ
Валерий Гвоздей
ВАЖНЕЙШИЙ РЕСУРС
2'2013
Дорога не утомляла. Даже была отчасти приятной.
В раскрытое окно машины врывался то и дело свежий ветер, он перебирал волосы, играл с галстуком, узел которого я позволил себе ослабить. Начало осени. По обе стороны шоссе расстилались зелёные просторы, сначала Шампани, затем Лотарингии, с пятнами желтизны.
Впереди замаячили горы. К полудню я достиг Эльзаса. Прибыл в Страсбург.
Голосовой навигатор помог отыскать старый особняк в центре, на тихой улочке. Скорее целый комплекс двухэтажных зданий или трёхэтажных, если считать мансарды.
Заехав на парковку, я выключил двигатель, снял пиджак с крюка и вышел из «ситроена».
Когда оделся, внимательно осмотрел своё отражение в тонированном стекле, боковом.
Счёл нужным подтянуть галстук и причесаться. Я парижанин, оказавшийся в провинции. Держать марку — в натуре парижан, считающих родной город центром мира.
Я смотрел на каменную арку, на чёрные кованые, решётчатые ворота, на оконца с частым переплётом и на высокие черепичные крыши. Здание слева — под красной черепицей, справа — под коричневой. Оба цвета сливок.
Над аркой лениво колыхались трёхцветный флаг Республики, а рядом — местный флаг, в синих тонах. С 2005 года в зданиях размещаются классы Национальной школы управления.
Школа престижная, основана генералом де Голлем. Набор в неё ограничен — не более ста пятидесяти учащихся на курсе. За всё время её существования диплом получили семь тысяч французов и три с небольшим тысячи иностранцев. Предъявив удостоверение двум охранникам, ступил в Школу. Охранник, что помоложе, вызвался проводить. Внутренний дворик выложен плитами — квадратными, серыми. На прямоугольном газоне посредине стояли деревья, кажется, платаны.
Я заметил группу студентов — один что-то рассказывал, другие смеялись. Молодые, но зрелые. Поступают в Школу, зачастую уже имея хорошее высшее образование.
В остальном же — обычная для учебного заведения обстановка. Студенты как студенты.
Хотя, возможно, кого-то суждено увидеть на экране телевизора — в новостных сюжетах. Ведь Школа считается кузницей французской политической элиты.
Мы вошли.
Коридоры узковаты. Была, конечно, проведена серьёзная перепланировка. Интерьеры строгие, в сдержанной пастельной гамме. Ничего кричащего, безвкусного.
Корректность помогает создавать желаемый настрой.
Охранник подвёл к тёмной двери:
— Профессор Леру на занятии. Прикажете вызвать?
— Нет, спасибо. Незачем его прерывать. Я подожду.
Кивнув, охранник направился к выходу. Я прошёлся коридорами, слушая уверенные, властные голоса преподавателей. Заглянул в библиотеку, в которой обнаружил студентов, предпочитающих заниматься не дома, а в этом зале, группами или в одиночку, пишущих и читающих, уставившихся в книги или же в свои ноутбуки.
Ещё недавно сидел в зале и Грегуар Моуйенго, постигал тонкости управления социумом, людьми.
Уже два месяца я неотступно думаю о нём. И с каждым днём он становится для меня всё более загадочной фигурой.
Окончились занятия. Леру появился, держа в руке бумаги, свёрнутые в трубку. Высокий, спортивный, прямой, с короткими седыми волосами. На вид моих лет. В синем блейзере и в сорочке, белой, с расстёгнутым воротом, и в джинсах.
Увидев меня, Леру протянул руку, улыбнулся:
— Господин директор сейчас в отъезде, присутствует на важном совещании в Елисейском дворце. Я заместитель. Если вас интересует личное дело Грегуара Моуйенго…
— Спасибо, личное дело мной изучено.
Про себя я подумал: «К тому же сведения в деле не отвечают реальности». Пройдя в уютную преподавательскую, мы сели в кресла. Пока не подтянулись коллеги профессора, я начал спрашивать Леру:
— С какой целью поступают в Национальную школу управления?
— Мотивацию учащихся мы отслеживаем. Как правило, они говорят о стремлении помочь своей нации, принести ей пользу.
— Всегда ли студенты искренни? Может, личные амбиции всё же доминируют? И люди — хотят сделать карьеру?
— Мы готовим не только управленцев. По сути, мы готовим политиков — тех, кто призван направлять движение страны в будущее. В политической жизни Франции наши выпускники играют заметную роль. Среди них депутаты Национального собрания, министры и сенаторы, есть премьер, есть президент. Амбиции для политиков не просто характерны, амбиции часто необходимы, являются мощным стимулом деятельности. Разумеется, их важнейший ресурс — власть, она — ключ, открывающий доступ ко всему остальному.
— Грегуар хорошо учился?
— Человек мало знающий, не имеющий склонности к интеллектуальному труду не сумеет к нам попасть. Стандарты высокие, требования жёсткие… Поступают — сильнейшие. Между хорошей учёбой в Школе и дальнейшей успешной карьерой существует прямая зависимость. Грегуар даже в таком окружении был ярким студентом… В традиционном выпускном листе он занимает третью строчку. Мог занять и первую.