— Это просто обезболивающие и противовоспалительные средства. Ничего необычного.
Я потянулась за баночками, но Тревор покачал головой. В первых двух оказались викодин и ибупрофен. Я вытащила еще одну, в ней обнаружился мышечный релаксант, потом достала какой-то стероид, а потом оксиконтин.
— И сколько из этого ты принимаешь за раз?
— Так доктора прописали.
— Такие лекарства вместе не назначают, Тревор. Будь честен со мной.
— Да черт тебя побери! — он хлопнул по рулю, свернул на обочину, заглушил двигатель и повернулся ко мне. — Что, мать твою, ты хочешь услышать?!
— Хочу знать, есть у тебя зависимость от этого дерьма или нет!
— А я хочу знать, виделась ли ты с тем миленьким писателем в Огайо, и не трахались ли вы?
Я ответила ему спокойным взглядом.
— Да, я видела его, и нет, не спала с ним. Я его целовала. Я с ним девственность потеряла, когда нам было пятнадцать, и у нас чертовски сложная история. — Я сама была в шоке, что никогда не рассказывала этого Тревору. — В детстве у меня был только он. Мы заботились друг о друге. Я совершила ошибку, поцеловав его, и прошу за это прощения. Обещаю тебе, этого не повторится.
— Ты его любишь?
— Я люблю его, но и тебя тоже люблю. И пытаюсь во всем разобраться.
Он закрыл глаза и сглотнул. В грузовике висела тишина, не считая глубокого и частого дыхания Тревора через нос.
— Я не могу слезть с таблеток.
Я покачала головой. Поскольку не могла понять, как Тревор смог скрыть все это от меня. Может быть, из нас двоих это я, а не он, не присутствовала в наших отношениях. Думаю, трудно присутствовать, когда ты занята отрицанием того, кто ты есть, и ограждением себя от мира. Все это время он все глубже и глубже погружался в зависимость от обезболивающих. Это многое объясняло в его поведении — перепады настроения, безразличие.
Сидя там, в его машине, я поняла, что у меня появился легкий способ выйти из игры. Для меня решение было уже принято. Я могла порвать с ним, потому что он был наркозависимым. Но, глядя в его умоляющие глаза, я поняла, что он мне слишком дорог.
Нельзя бросать его вот так.
— Тебе нужна помощь. Один ты не справишься. Твои родители смогут помочь. Я знаю, они помогут.
— Я не могу рассказать им, — сказал он.
— Ты должен.
Он опустил голову на руки, я потянулась и погладила его по спине.
— Тревор, ты был потрясающим спортсменом, но это еще не все в жизни, и ты точно не наркоман. Не позволяй зависимости перекроить твою личность, пожалуйста.
Он заплакал. Тревор никогда не плакал. Ни разу за все отношения.
— Давай я поведу, — предложила я. — Мы позвоним твоим родителям, когда приедем в мою квартиру.
Когда он поднял голову и посмотрел в мои глаза, я тоже почти расплакалась. Он выглядел беспомощным и потерянным.
— Ты не собираешься бросать меня из-за этого? Ты не бросишь меня ради него?
— Нет, — я покачала головой. — Я буду рядом с тобой.
Тем же вечером в моей квартире Тревор позвонил своим родителям и рассказал им. Они полностью поддерживали меня, настаивая на том, чтобы оплатить все расходы на реабилитацию. Его мать прошерстила Интернет и нашла место, куда его можно было положить уже на этой неделе. Он остался ночевать и спал в моей постели, но мы только поцеловали друг друга на ночь.
Следующие несколько дней я провела, помогая Тревору подготовиться к отъезду на месяц в реабилитационный центр. Он был отстранен, но думаю, виной тому таблетки и его надвигающийся страх перед предстоящей борьбой.
Я созванивалась с Джейсом каждую ночь после того, как уходила от Тревора. Мы в основном просто смеялись над всеми его приключениями в книжном туре и растущим числом женщин, которые бросались на него каждый день. Я рассказала, что Тревор отправляется в реабилитацию, и, вместо того, чтобы указать мне на параллели с его книгой, Джейс просто заметил.
— Ну, по крайней мере, о нем позаботятся.
Мой экземпляр «Всех дорог между нами» все эти дни стоял у меня на комоде и насмехался надо мной. Я пообещала себе, что дождусь, пока Тревор не уедет, чтобы находиться в полном одиночестве, когда буду думать о книге, о своей жизни и о том, что я хочу делать, и только тогда снова сяду за чтение. Еще я помнила, что должна отправить профессору Джеймсу десять тысяч слов, прежде чем смогу показаться на работе.
Я отвезла Тревора в реабилитационный центр, который находился недалеко от моей квартиры, и сидела с ним, пока его регистрировали. Когда ему пришло время уходить, он поцеловал меня в щеку.
— Надеюсь, к тому времени, как я выйду, мы оба будем мыслить более ясно, — сказал он.
— Я тоже надеюсь.
— Я люблю тебя, Эми.
Впервые он произнес это, глядя мне в глаза.
— Я тебя тоже люблю.
Есть ведь так много видов любви. Моя приемная семья, мои тетушки, Кара, Тревор и Джейс научили меня этой истине.
Вернувшись домой, я открыла «Все дороги между нами».
Из «Всех дорог между нами»
— Эмерсон, можешь протереть столы последний разок перед уходом?
— Конечно, — ответила я Кэти, менеджеру в кафе, где я работала. Я выходила в ночную смену уже больше месяца, так что привыкла к странным рабочим часам. Круглосуточные закусочные могут привлечь интересных людей в ранние утренние часы, но я не возражала — такова уж работа.
Из закусочной я уходила около шести утра, когда солнце поднималось из-за горизонта, освещая кукурузные поля. Иногда я стояла, глядя на восход солнца и думала о Нибле. Я не ездила туда с тех пор, как вернулась в Нью-Клейтон. Просто не могла заставить себя. Но в то утро, стоя на стоянке, я вдруг поняла, что сегодня мой день рождения.
После того, как нашла книгу Джексона месяц назад, я думала о наших приключениях на старой грунтовой дороге. Обо всей той боли, которую пережил Джексон, потеряв брата и меня. Я не праздновала свой день рождения много лет, но в то утро, выезжая на шоссе в сторону Нибла, заключила с собой договор, что встречусь со своими страхами лицом к лицу. И если бы я увидела Кэла Младшего, то сбила бы его машиной, хотя ему сейчас, вероятно, было почти восемьдесят лет.
Я выехала на Эль Монте Роад, пока солнце поднималось все выше и выше в небо. Каждый раз, проезжая милю, я громко называла номер. Там, где когда-то было яичное ранчо старого Картера, осталась груда древесных отходов рядом со скелетом большого курятника. Дальше следовали мили грязи и сорняков, пока я не добралась до отметки пять целых пять десятых миль.
Я ахнула, увидев, что там еще стоял почтовый ящик. Кто в здравом уме захочет здесь жить? Вырулила на грунтовую дорогу, неровности на которой остались почти в тех же местах, что и тридцать лет назад. Когда доехала до конца и увидела, что дом, в котором вырос Джекс, все еще стоял, я чуть не напрудила в штаны. Перед ним были припаркованы две машины. Я отъехала в сторону, еще метров сто от дома. Выключив двигатель и опустив стекло, прислушалась. До меня доносилось журчание ручья, громкое жужжание цикад и больше ни звука.
Закрыв глаза, я представила, как мы с Джексом играли в исследователей в поле. И почти услышала торжествующий голос десятилетнего Джекса, радостно кричащего на меня, пока мы гонялись друг за другом. Я посмотрела в зеркало на свои бледные глаза, обрамленные глубокими морщинами. Хотела бы я, чтобы это были следы смеха, но нет — лишь напоминание о пережитой печали.
Когда я, наконец, набралась смелости выйти из машины, то пошла сначала к пустому, раскрошившемуся фундаменту, на котором стоял дом моего отца, а потом мимо него в поле, затем вдоль линии деревьев и вниз по короткой насыпи к бухте, где до сих пор стоял наш полуразрушенный док. Я провела пальцами по нашим инициалам. ДЖ&Э НАВСЕГДА.
На обратном пути к дороге меня встретили две фигуры, стоявшие возле старого сарая. Одна из них — женщина лет пятидесяти, а позади нее, в нескольких футах, стояла женщина гораздо старше, лет восьмидесяти. Младшая из двоих сказала.