— Ты что, думаешь, охрана сработает? Как я понимаю, в нашем новом мире нет никакой магии, а без нее девять железок — всего-навсего девять простых железок.
— Мам, здешняя магия — это не тарабарщина всякая. Это способ договориться с окружающей природой. Быть как она и жить ее нуждами. Шагать со ступеньки на ступеньку и поднимать ее до своего разума. Ничего не бояться.
— Нас только двое.
— Почему ты так решила? Есть птицы в небесах, звери на лесных тропах, рыбы в реках, киты в море…
— Ни одна тварь тебе не невеста, хоть ты и сущий вовкудлак.
В это мгновение в дверь тихонько стукнули — будто ногтем поскребли.
Сын Зои сделал ей знак — помалкивай. И рывком потянул дверь на себя.
На пороге стояла девочка. Рыжие волосы, смуглая кожа, весёлые зеленые глаза.
— Извиняйте пожалуйста, я соседка ваша буду. У вас не найдется какой-никакой худой утвари? Чугунков дырявых, сковородок ржавых, тазиков для варенья, вафельниц без зубьев, на худой конец просто от них отломков и огрызков? Мы и золото берем, и серебро, хотя проку-то от них! Чинить-паять кастрюли, как в песне поётся.
— Ты кто по чину, мелюзга? — спросил он строго.
— Кузнецова дочь. Владиславой зовусь. А батя мой Вольга — ох и знатный коваль! Чего хочешь сообразит и откуёт. Не видел разве — каждый день за той горкой дым прямо к небу подымается? Это мы кузнечную печь раздуваем, только оно шибко тяжело — старику-то с девкой.
— Лишнего у нас пока нет и не скоро появится. Только то, что самим позарез надобно. А вот не возьмете ли подмастерья в вашу кузню? — спросил Велька.
— Что же, парень ты видный, здоровый, — девица оценивающе повела по нему взглядом. — Плечи вона какие. Обучить тебя грубой работе можно вскорости, а там уж что Бог даст.
«Видно, в начале новых времен кузнец, как и раньше, — самая видная фигура, — смеясь в душе, подумала Зоя. — Владыка рудных земель. Вот тебе и всё волшебство и волхование».
Только главное волшебство было не в этом, а совсем в ином.
В том, что ее сын и рыжеволосая девчушка взялись за руки и пошли рядом, бойко разговаривая — просто ни о чём.
Ни о чём и обо всём сразу.
— Я так понял, — сказал я, малость поразмыслив, — что это о времени, когда во всей наирутеннейшей жизни произошёл Большой Антивзрыв. Взрыв с обратным знаком, имею в виду.
— Метафора, однако. Сугубо развернутая метафора, — охотно пояснил Даниль. — Неужели коллега думает, что на старой Земле всё точка в точку так и случилось?
— Нет, конечно, — ответил я. — Только уж слишком много совпадений: девятка живых мечей, толстый намёк на мой александрит, на священный союз Огня и Воды, и на радуги, ало-золотую мужскую и сине-зеленую женскую… Даже на амулет нашего великого прадеда Хельмута, что достался ему от игны Марджан, а потом перешёл к моему папочке.
Насчет артефакта я проговорился и пытался теперь замаскировать обмолвку развесистой лапшой.
— От того глиняного желудя и ты на свет явился, мой милый. Где это видано, чтобы железо детей на свет производило? — сказал Даниль.
Я не нашелся, что ответить. Тем более что ощущал свою природу как «человеческую, слишком человеческую», по словам Ницше.
Тем временем мы вернулись к хижине и слегка отвернули опущенную дверную циновку.
Ну да, оба супруга внаглую заговаривали мне зубы. Ибо мои дети, вернее, юноша и девушка, сплелись на тростниковом полу в позе, не оставляющей сомнений, и лишь обильные волосы цвета меди закрывали их греховную наготу.
— Всего лишь два текста слились и стали одним, — пожал плечами Даниль. — Чистой воды постмодерн.
— Но они же одной крови! Брат и сестра!
— В Вертдоме — да. В Великом Рутене — возможно. Но не здесь.
— Мальчик, — добавила Тергата более мягким и серьёзным тоном, чем ее муж. — Как ты думаешь, почему в самом начале времен обычно лежит сакральный союз брата и сестры? И ведь даже Ева — плоть от плоти Адама, не говоря уж о том, что Адам и Лилит — это равноценные куски глины.
Я молчал, переваривая их рассуждения. Фараоны древнего Египта. Король Артур и Моргана-Моргауза. Самая близкая аналогия, тьфу! Фараоны древнего Египта. «Святой избранник» Томаса Манна, сын брата и сестры и супруг своей матери, который после своих невольных авантюр стал Римским Папой. После того, как провёл долгие годы отшельником на крошечном островке.
Островок, что источает из себя молоко и мёд. Шипы ледяного терновника — знак раскаяния в том, что сотворено.