Совсем не похожий на обычные в горах «ласточкины гнезда» из камня или саманного кирпича, он привольно раскинулся по долине всеми своими службами и пристройками: медово-коричневый и золотистый, в узорчатых коньках, наличниках и столбцах, и его дерево, прокалённое на солнце и обдутое ветрами, слегка звенело под ветром.
Туда мы и спустились, как обыкновенные люди. Чтобы чувствовать землю всей ступней.
И отворили незапертую дверь, петли которой были связаны простой тесёмкой.
— Вот это мой дом, — сказал Даниль. — Мой кров.
— Наш вечный дом и кров на все времена, — поправила Тергата.
И мы вошли.
Из-за прикрытых ставен внутри было темно, однако сразу, будто приветствуя нас, на всех стенах зажегся свет. Небольшие факелы с ясным пламенем, которое мерцало, будто крылья мотылька.
— Таков и этот мир, — сказала Тергата. — Словно огонь в сосуде — мерцающий, изменчивый, Мозаичный, как стеклышки, что постоянно перемешиваются в калейдоскопе. Динан, Вертдом, Атлантида, Елисейские Поля, Рутен… Всё вместе и в самых разных комбинациях.
— Дом, в отличие от тех, кто сюда приходит, всегда постоянен, даже когда меняется, — негромко, точно затверженные стихи, говорила Тергата. — Могучая изразцовая печь заняла дальнюю от входа стену, там еще есть входы в спальные каморы. Артельный дубовый стол посреди залы покрыт белой камчатной скатертью. Ветвистые шандалы с толстыми свечами и чопорные — будто аршин проглотили — старинные стулья, обтянутые жёстким кордуаном, обступили стол и заняли все межоконья. Рояль начинает издавать нетерпеливые хрустальные звоны, стоит лишь к нему подойти. Нет, ты посмотри, мальчик — моя нянюшка связала для него кружевную накидку, как было принято во времена ее молодости! На огромном во всю стену, стеллаже навечно поселились книги. В них накопилось столько мудрости, что она сама собой начнёт перетекать в пальцы, едва ты коснешься тисненого корешка. Сияет медная, серебряная и — всей своей глазурью — глиняная посуда на кухне. В моей комнате — фаянсовый умывальник: кувшин и таз с нарисованными на них маками, — и лоскутное покрывало на постели. В комнате моего мужа поверх наспех брошенных листков со стихами — опрокинутая чашка из синего фарфора со скрещенными мечами на донце. Настоящие мечи тоже присутствуют, развешаны по всем стенам. Он это любит, и я тоже.
Я не отвечал, потому что как-то незаметно от себя отворил дверь в комнату Даниля и теперь рассматривал большую картину, которая висела над столиком из полированной сверху глыбы стекла — или огромной друзы аметиста, положенной набок.
Три женщины с одинаковыми лицами. В старинных дубовых креслах — девушка в платье цвета сирени и пурпура, кожа ее сообщает свое сияние дивным александритам фероньерки и ожерелья. На их спинку облокотился иронично-властный дипломат и царедворец в темно-синем халате монгольского кроя, длиной до земли и с высоким стоячим воротом, но в кремовой вуали поверх кос. На полу в свободной позе, вытянув одну ногу и согнув в колене другую, — отважный полковник в бело-алом мундире, треуголке и при шпаге, волосы слегка напудрены — скрыть седину, черная капа сброшена с плеча. А весь туманный фон позади этой троицы полон зачатками юных и старых лиц, похожих и непохожих одновременно: цыганская королева в серьгах и монистах… старая трактирщица в тяжелых янтарях… девочка в зеленой шелковой робе с фижмами и шлейфом…. Элегантная дама, затянутая в черную кожу: пышное жабо выглядывает из ворота сюртука и скреплено большой камеей.
Тергата.
— Белая Богиня, — прошептал я. Богиня с тысячью лиц…
— Ну конечно, — кивнул Даниль. — Я тысячеликий герой, она моя суженая. Адекватно. Ты что, такой простак?
— Ну…
— Кому-то ведь надо было начинать этот мир. Свет вносить. Придавать ему облик. И, думаешь, нас таких — только двое? Просто у Тергаты память особая, а вместе с ее кровью и я вспомнил.
— А?
— Ну, собрат мой, ты вообще-то членораздельной речи обучен?
— Мужчины, здесь еще остался кофе. В герметичной банке, — прервала нашу неосмысленную беседу сама Тергата.
— Вот отлично! Твой напиток номер два. Еще бы отыскать жеребую кобылку из местных и подоить — вышел бы твой напиток номер раз. Кумыс, я имею в виду, — засмеялся Даниль. Он показался мне куда более веселым, чем там, на Лапуте… или, скорее, чуть вздернутым, как юнец перед большой потасовкой, что ли.
Пил, можно сказать, один я. Они оба только нюхали.
— Вот тут и произошла развязка одной наистраннейшей истории, — говорил тем временем Даниль. — Ты имей в виду, в одном из перерождений… не тот термин, ну да уж ладно… В общем, был я атаманом здешних лэнских молодцов, не разбойником — скорее хозяином и судьёй, сеньором и прочая и прочая. А вот она пришла в мою вотчину из Эдина с большим отрядом кавалеристов, тысяч эдак на пять, не считая естественной убыли. У нас оказались общие враги и одни и те же друзья. И…хм… членство в одной престижной организации. Вроде как Римский Клуб или церковь, но более скрытной и куда более влиятельной. Так что соперничество быстро переросло в брачный союз. Хотя он, как и все супружества, сопровождался борьбой за власть. Ну, а дальше…