Алиса закрыла глаза.
Ради кого ты это делаешь, Марко? Ради кого выжигаешь меня?
Игла вошла в вену. Сначала — тепло. Затем — холод. Судороги. Жар в груди, будто сердце облили кислотой. Словно её выжигали изнутри.
Потом пришли сны. Галлюцинации. Плач Дины. Глазницы матери. Пелёнки, залитые кровью. Всё смешалось — реальность, страх, боль.
С каждым днём становилось хуже.
— Ты видела себя в зеркале? — спросил Марко однажды. — У тебя были клыки. Ты… рычала.
— Галлюцинации, — прошептала она.
— Это было наяву.
Она не помнила. Или не хотела помнить. Но Марко смотрел на неё, как на угрозу.
Иногда он приносил чай. Гладил по волосам. Иногда исчезал. Исчезал, потому что не справлялся с собственным выбором.
— Я не хочу, чтобы ты страдала, — говорил он. — Но я не могу потерять детей. Прости.
Он оправдывался. Но страх звучал громче любви.
А в её глазах — капля за каплей — умирала вера.
После особенно мучительной процедуры Алиса лежала на полу. Судороги утихли, осталась пустота. Марко вошёл. Сел рядом. Смотрел на неё, как на пленницу собственного решения.
— Ты справишься, — шепнул он. — Всё ради спасения.
Алиса подняла взгляд. Он был сухим. Выжженным. Как пепел.
— Ради кого ты спасаешь нас, Марко?
Он замер.
— Ради семьи.
— Тогда зачем ты её уничтожаешь?
Он не ответил.
Когда она в очередной раз оказалась в белом кресле, среди запахов стерильности, под лампами, режущими зрение, когда тонкие иглы вновь изучали её кровь, а мозг вспыхивал от боли, она поняла:
Марко умер для неё в тот момент, когда начал бояться.
Но она жива.
Ради Дёмы. Ради Дины. Ради себя.
Чтобы не дать монстру — ни внешнему, ни внутреннему — победить.
Марко остался в лаборатории, когда дверь за врачом закрылась. Свет погас — осталась только дежурная лампа в углу. Тишина. Стены — слишком белые. Воздух — слишком сухой.
Он медленно опустился на край кресла, где минуту назад сидела Алиса.
Пахло медициной. Болью.
Марко провёл рукой по лицу, потом достал из внутреннего кармана тонкую бумажную фотографию. Старая, помятая. На ней — Алиса с Дёмой, смеются. Она ещё не знала, кем станет. Он — ещё не боялся.
Он долго смотрел. Потом убрал фото и посмотрел на своё отражение в стеклянной поверхности монитора. Лицо было уставшим. Отчуждённым.
И чужим.
Он не узнал себя.
— Ради семьи, — прошептал он.
Словно проверяя, звучит ли это всё ещё как правда.
Ответа не было.
Глава 25. Родные волки
Где-то в России.
Тёплый кабинет, пропахший табаком и старой кожей. За окном — серая весна, холодная и грязная, как похмелье после неправильного выбора.Владимир Сергеевич стоял у окна, щёлкая зажигалкой. Курить он бросил много лет назад, но пальцы всё ещё искали огонь — будто в поиске хоть какой-то уверенности.
— Что ты сказал? — переспросил он медленно.
Лёня «Чиж» молча снял куртку, повесил её на спинку кресла. В его взгляде было что-то неуловимо тёплое — сочувствие, которое он не позволял себе вслух.
— Она пережила “терапию”. Буквально. Спилили клыки, как в цирке. Заперли, прокачали препаратами, — он помолчал, — Говорят, теперь она не улыбается. Не ест. Почти не говорит. Живёт — как будто не живёт.
Владимир не обернулся. Только сжал кулак.
— Этот ублюдок… — прошептал он.
— Она сама подписала согласие, — тихо добавил Лёня. — Ради детей. Ради него. Ну, ты же её воспитал. Если решила, что так правильно — пойдёт до конца.
Тишина легла тяжёлой тенью.
— А он где?
— Там. С ней. Наблюдает. Как доктор, мать его. А у неё в глазах теперь… пусто. Совсем.
Владимир медленно опустился в кресло. Глухо, будто под ним провалилась земля. Он, человек, прошедший через смерть друзей, предательство, пули и снова предательство — впервые не знал, что делать.
— Я, когда её растил… — сказал он глухо, — думал, вырастет львица. А вырастил ягнёнка. Только… не сразу понял, что это самое страшное. Когда львица становится молчаливым ягнёнком.
Он потёр лицо, будто хотел стереть бессилие.
— Надо вытаскивать.
Лёня кивнул. Без слов. В такие моменты — слов не бывает.
— Думаешь, она позволит? — осторожно спросил он.
— Нет, — отрезал Владимир. — Но мы же не спрашивать едем.
Весна пришла в Сицилию резко. Без прелюдий. Как будто солнце объявило перемирие дождям и просто выжгло небо. Лимонные деревья зацвели сразу, а воздух стал сухим, пыльным, уставшим от страстей.
Алиса смотрела в окно. Она редко моргала. Не потому что ждала чего-то. Просто… не чувствовала в этом необходимости. Даже физиология, казалось, изменилась.
После лечения она не плакала. Не смеялась. Лицо застыло — не умерло, а просто ушло в тишину.