Один из солдат спросил, где можно найти солому или чистый тростник. Показав своему командиру на пол, он пробормотал по-французски:
– Эти дикие саксы даже не понимают, что лучше застелить пол соломой.
Услышав это, Кора лишь презрительно усмехнулась про себя. Солома! Это в парадном-то зале, на этих полах со старинной мозаикой изумительной красоты! Осел, он сам был подлинным варваром, чтобы понимать красоту этих созданных столетия тому назад вещей. Все нормандцы такие же варвары.
Однако Люк удивил ее.
– Нет, Ален, не нужно застилать эти полы, – сказал он. – Не стоит прятать такую красоту под соломой.
– Как же без соломы? – запротестовал было Ален, но тут же замолчал и с готовностью наклонил голову. – Как пожелаете, сэр… милорд.
Он бросил быстрый, испытующий взгляд на Кору, и взгляд этот заставил ее поежиться. Лицо его могло бы показаться даже красивым, если бы не эти полуприкрытые веками карие глаза, в которых проскальзывало что-то змеиное. Но улыбка у него была широкая, а обхождение мягкое.
– Так, значит, мы ничем не будем застилать эти полы? – переспросил он с ноткой сомнения.
– Да. – Люк нетерпеливо махнул рукой, словно показывая, что такие мелочи его не касаются. – И скажи Реми, чтобы он расставил часовых. Кстати, ему еще придется объяснить, почему, вопреки моему приказанию, в замке были перебиты безоружные слуги. Но это потом. А сейчас иди.
– Слушаюсь, милорд. – Ален повернулся, собираясь уйти, но Кора все же успела заметить недовольное выражение его глаз.
«Неужели среди самих нормандцев есть разногласия?» – подумала Кора. Хорошо, что она сумела скрыть, что понимает их язык: это может помочь ей вырваться на свободу. Она по-прежнему сидела, сцепив пальцы так, что суставы побелели, и молча смотрела, как ее дом превращается в жилище нормандцев.
Подняв голову, девушка увидела Хардреда, одного из отцовских слуг, которого уже заставили служить захватчикам. Хотя она никогда не любила его, ей все же стало жаль этого человека, сделавшегося теперь рабом прихотей победителей. Но ведь и она сама…
Кора содрогнулась и зябко передернула плечами. Заметив это, Люк наклонился к ней и сказал, что скоро разведут огонь и они смогут обогреться. Его горячее дыхание обожгло ее щеку, и она отпрянула, хотя голос нормандца звучал вполне дружелюбно. Неужели он думает, что несколько добрых слов могут загладить все злодеяния этого дня? Нет, это невозможно!
Заметив, как Кора отшатнулась от него, Люк тихо рассмеялся:
– А ты упряма и горда, как все саксы, и тебя придется приручить, как певчую птицу. Крылья у тебя уже подрезаны, а со временем научишься и петь. Скоро я отправлю всех вас, мятежников, к Вильгельму в оковах. Вот тогда ты запоешь.
В оковах?.. Кора напряглась, услышав это сорвавшееся у него слово, которое зловещим эхом отдалось в ее душе. Ее повезут в цепях! Острая ненависть к нормандцам вновь пронизала ее. Они думали ее унизить? Но она не позволит им этого. Она будет бороться. Она скорее умрет, чем предстанет перед их королем отягченная цепями и позором.
А разве уже сейчас она не была выставлена на позор, когда сидела у ног врага в своем собственном доме? В том самом зале, где она играла еще ребенком под любящими взглядами родителей?
«Но нет, я сбегу, – мысленно поклялась она себе, так крепко сжав кулаки, что руки заболели, – вырвусь и скроюсь в лесу, окружающем Вулфридж, при первой же возможности. А там заберу свою волчицу и покину с ней эту землю. Вулфридж мне больше не принадлежит. Скоро его заполонит орда нормандцев, и он станет совсем чужим».
Все, что она сделала, было неправильно, за исключением одного – Кора вовремя отослала Шебу в лес ради ее безопасности. Но скоро небезопасно для нее станет и в лесной глуши – ведь там тоже будут рыскать нормандцы. Они безжалостно истребляют все на своем пути, не только людей, но и вообще все живое. Они не пощадили даже старых безоружных слуг, а уж тем более тех, кто вступил с ними в схватку с мечом в руках. И если она она не сбежит, тоже погибнет.
Но ни словом, ни жестом Кора не выдала смятения, владевшего ею, хотя оно терзало ее, в то время как она молча сидела у ног победителя. Не выдала она своего потрясения и тогда, когда в зал были приведены сакские пленные и брошены в цепях перед сэром Люком. Окровавленные и беспомощные, они должны были поклясться в верности ему как сеньору и его королю Вильгельму или же умереть.
– Но знайте, – предупредил Люк, – если вы нарушите клятву, то будете отвечать за последствия. Я не терплю предательства и больше уважаю человека за отказ, чем за фальшивые уверения в его преданности.
В зале наступила зловещая тишина, полная дурного предзнаменования. Кора затаила дыхание, мысленно умоляя своих вассалов не склоняться перед этим нормандским захватчиком.
Но ее ждало разочарование. Один за другим пленники преклонили колени перед сэром Люком и поклялись в верности ему, а также его королю Вильгельму. Ни один не воспротивился. Даже Кервин, седой капитан, которым так дорожил ее отец.
– Вы приняли мудрое решение сегодня, – сказал Люк угрюмо столпившимся перед ним саксам. – Мне нужны добрые воины в моей дружине, и увидите, я справедливо награждаю за верность и преданность. А теперь идите, и пусть с вас снимут цепи и подстригут по нормандскому обычаю, чтобы все видели, кому вы теперь служите.
Кора закрыла глаза, чтобы не видеть этого позора. Да, надеяться больше не на что. Все для нее было кончено.
Эта боль еще долго не покидала ее, после того, как пленников увели. Они вернутся домой, к своим семьям, в то время как сама Кора останется в одиночестве, лицом к лицу со своей судьбой. Но разве она не знала об этом с самого начала? Да, знала, когда взяла бразды правления в свои руки и убедила воинов покойного Бэльфура последовать за ней, его дочерью. Ведь она рисковала больше, чем они, в случае поражения.
Некоторое время спустя на помосте был накрыт стол, уставленный блюдами с мясом, хлебом и сыром, между которыми стояли большие кувшины с элем и вином. Кора не притронулась к еде, которую положили на подносе перед ней, а лишь с презрением взглянула на Люка, когда он предложил ей поесть. Но он и не настаивал.
– Упрямая саксонка. Умирай в таком случае с голода, если это тебе больше нравится.
Он слегка улыбнулся при этом, и лицо его сразу помолодело. Его темные волосы были длиннее, чем у большинства нормандцев, спутанными прядями они спадали на уши, почти касаясь могучих плеч. Широкие темные брови парили над живыми черными глазами, словно два соколиных крыла, а щеки и челюсть были покрыты темной щетиной. Несмотря на тонкий шрам возле левой брови и еще один на щеке, он был красивым мужчиной. Но все же он был нормандец, а значит, враг – и это делало его отвратительным в ее глазах.
Ее презрительные взгляды не производили на Люка особого впечатления. Наоборот, они, казалось, забавляли его, и он нарочно поддразнивал ее всякими колкими замечаниями, с которыми обращался к капитану Реми по-английски, чтобы быть уверенным, что и она поняла их. Но Кора разгадала его уловки и старалась усилием воли сдерживать себя.
Факелы догорали, искры сыпались на мозаичный пол в зале, где нормандцы ели и пили, празднуя свою победу над саксами, которые должны были теперь прислуживать им. Большинство тех, кому досталась эта роль, были молоды и неопытны; они выглядели особенно жалко, когда, неуклюже кланяясь и спотыкаясь, пытались услужить победителям. Едкий дым от горящего дерева заполнял зал, от него першило в горле. Запах подгорелого мяса смешивался с запахом крепкого эля и вонью потных, давно не мытых тел.
Те столы, что остались целыми, были расставлены по всей длине зала, а деревянные скамьи – частично заменены длинными дубовыми досками. Нормандцы, заполнившие зал, кричали, хохотали, бахвалились и наперебой рассказывали о своих подвигах, так что Коре хотелось заткнуть уши руками. Но лишь полнейшая невозмутимость была ее единственным оружием, которым она могла еще уязвить того, кто был их предводителем. Она не хотела доставить ему удовольствие, показав, как ранит ее все происходящее, и потому сидела неподвижно, с гордо поднятой головой.