– У драконов принято есть друг друга, – сказал наконец Бон.
– В наше время… – начал Пенн.
– Ты знаешь, что я единственный, кто выжил в моей семье, единственный среди сестер и братьев, кому удалось вырастить крылья, – продолжал Бон, прерывая сына. – Ты думал, что это Высокородный Телсти съел остальных или его жена – Высокородна Телсти? Да, кое-кого съели они, камнем падая с неба, чтобы пожрать слабаков, но меня они всегда оставляли в живых, потому что я был самый старший и самый крепкий. Они строго придерживались учения Церкви о том, что, поедая слабых, они улучшают драконью природу, а ко мне были даже добры. Но я не простил их за то, что они съели моего отца, моих сестер и братьев. Хотя и притворялся их другом и другом их детей, потому что моя мать была недостаточно сильна, чтобы защитить меня и не дать им съесть всех, если им так вздумается. Они забрали золото моего отца, и у нас не было ничего, кроме нашего имени. Когда нас осталось только трое, мои крылья начали расти, и, хотя я дорос тогда только до семи футов, я был готов покинуть дом в поисках удачи, пусть последствия могли быть гибельными. Мне нужны были размер и сила, которых не обретешь, питаясь говядиной. И я съел оставшихся у меня брата и сестру.
Пенн, оцепенев, лежал рядом с умирающим отцом, потрясенный тем, что сказал старый дракон, больше, чем он мог вообразить.
– Сохраню ли я целостность после смерти? – спросил Бон. – Падет ли мой дух, как пепел от пламени, как учит нас Церковь? Или я возрожусь бараном, чтобы стать жертвой чьего-то голода, или хуже того, червем ползучим, или паскудным бескрылым Яргом? – Он поймал взгляд сына, и Пенн, как громом пораженный, не мог отвести глаз. – С тех пор, как ты и сказал, я жил праведной жизнью. Я не раз горько пожалел о том, что сделал, но я был юн и голоден, и никто не помог мне, когда пришла пора улетать из гнезда.
Чешуя облетала с Бона с размеренным постукиванием. Выдыхал он больше дыма, чем воздуха. Глаза начали тускнеть. Пенн был священником и свидетельствовал множество смертей. Он знал, что остались считаные минуты. Он расправил крылья и приступил к последней молитве.
– Теперь улетай с Вельдом, свободно переродись под присмотром Камрана… – Но в горло ему попал дым, и продолжить он не смог. Однажды он со смешанным чувством восхищения и ужаса прочитал старый ритуал отпущения грехов; отец был прав – тот все еще печатался в молитвеннике. Его отец нуждался в отпущении грехов, чтобы продолжить свой путь с чистой совестью. Пенн был обычным молодым драконом и священником, но он любил своего отца.
– Это просто обычай, никакой теологии в этом нет, – пробормотал он. Он поднял свои когти перед глазами отца так, чтобы тот мог их видеть.
– Я услышал твою… – заколебался он на мгновение, слово это казалось таким ужасным. Можно ли назвать это как-то еще? Нет, никакое другое слово не даст отцу утешение и отпущение, в которых он нуждался, – твою исповедь, Досточтимый Бон Агорнин, и я отпускаю твои грехи и прощаю тебя во имя Камрана, во имя Джурале, во имя Вельда.
Глубоко в угасающих глазах отца он увидел улыбку, которую сменил покой, а затем, как обычно, глубочайшее изумление. Пенн столько раз видел это, но так и не смог привыкнуть. Он часто гадал, что же такое ожидает за воротами смерти, что, как бы ни готовился к ней дракон, это последнее видение всегда его изумляет. Он выждал предписанное время, повторив последнюю молитву трижды на тот случай, если глаза опять начнут вращаться. Как и всегда, чуда не случилось, смерть оказалась смертью. Он бережно протянул коготь, извлек и съел оба глаза, как положено было священнику. Только после этого он воззвал к своим братьям и сестрам ритуальным кличем:
– Добрый дракон Бон Агорнин начал путешествие к свету, собирайте семью для поминального пира.
Он не чувствовал ни печали, ни стыда оттого, что пошел против учения Церкви и отпустил грехи своему отцу, или ужаса оттого, что отец сделал. Он не чувствовал совсем ничего и знал, что это пройдет, когда уменьшится потрясение от случившегося, но еще долгое время он будет испытывать тихую печаль.
2. Парлор
Вся семья собралась в верхних пещерах сразу после того, как доктора сокрушенно покачали головами и Бон Агорнин уполз в нижнюю пещеру умирать, сопровождаемый только Пенном. Кроме четырех здравствовавших детей Бона здесь присутствовали также Сиятельный Даверак, муж Беренды, три драгонета – плоды их первой кладки, случившейся уже четыре года назад, и местный священник Преподобный Фрелт. Им прислуживали четверо слуг Беренды с крепко перевязанными сзади крыльями. Тут же была и старая служанка семьи Эймер, чьи крылья тоже на всякий случай были связаны, но так как ей доверяли, а традиции в семье соблюдались нестрого, связаны они были лишь чуть-чуть прочнее, чем у священника. Никто из присутствующих не достигал полной длины старого Бона. Ближе всех дорос Сиятельный Даверак, со своими сорока футами от макушки до кончика хвоста, но все равно одиннадцать взрослых драконов и три драгонета могли поместиться разве что в бальной зале.