- В каком это смысле? У Александры трое детей, не забыл?
- Ну и что с того? Если любишь женщину, полюбишь и её детей.
- Ах вот оно что? Выходит, ты на мою жинку глаз положил? Давно я заприметил, как ты на неё смотришь.
- Ох, и дурак же ты, Захар. Ну, дурак.
- Не дурнее тебя, нечего меня поучать. А узнаю, что к Шурке моей клеишься, удавлю.
- Думаешь, я угроз твоих испугался? Да была бы моя воля, может и правда бы посватался, да только любит она тебя, дубину стоеросовую, оттого на других и не смотрит.
- То-то же, вот и подбери слюни.
В общем, о разводе Захар даже не помышлял, его, как раз, всё устраивало. Это что-то из серии собака на сене, сам не гам и другим не дам. Он бы и рад вернуть всё на круги своя, да гордость не позволяла признать, что был неправ.
Матрёну его в деревне сразу невзлюбили, а той хоть бы хны. Она и раньше с мужиками якшалась больше, мол, все остальные бабы ей просто завидуют. А чему там завидовать, распутству, да бесстыжести?
В тот день оторвали Захара от механизаторских дел, вызвали в сельсовет для разговора, даже пожурили слегка. Он не отрицал преступной связи, обещал найти в себе силы порвать с женщиной, правда, не сказал, с какой именно.
Гулящему мужчине как будто было приятно, что жена привлекла общественность к тому, чтобы его вернуть. Председатель, что называется, удружил бедной Шуре, хотя, гордая женщина помощи ни у кого не просила.
Вернувшись с работы, Захар первым делом прошёл в дом, где жила законная жена с детьми. Матрёна его в это время была на смене, устроилась в столовую посудомойкой. Ребятишки бегали по двору и родителям своим не мешали.
- Ну, здравствуй, Шура.
- Чего надо?
- Как чего? Вот, поговорить с тобой пришёл, по-хорошему.
- Не о чем нам с тобой разговоры разговаривать.
- Как же не о чём? Ты мне всё ещё жена, как никак, к тому же дети у нас есть.
- А что же ты не думал о детях, когда жену новую с войны привёз?
- Ладно тебе, Шурец, ну, хочешь, я её выгоню? Понял я, что люблю только тебя одну, а Матрёна так, баловство одно.
- Ну, уж нет, продолжай баловаться дальше, а я себя не на помойке нашла.
- Вон как ты заговорила? А что же тогда к председателю жалиться бегала? Поговорить его со мной просила, сказала, что жить без меня не можешь.
- Я? Жаловалась? Ещё чего.
- Скажешь, не ходила в сельсовет?
- Ходила, но только для того, чтобы заявление на развод написать. Хочу быть свободной женщиной.
- Ах, вот оно что? Никак нашла себе кого?
- Не твоё дело.
- Отвечай, кто он? Это Лёнька, да? Я прав?
- Совсем с ума сошёл. А ну, вали отсюда, подобру-поздорову.
- А то, что будет, милёнка своего хромого позовёшь?
- Да хоть бы и так, мигом тебе рога пообломает.
- Понятно, значит давно с увечным снюхалась, ещё когда я на фронте был. Не зря, на рога намекаешь.
- Господи, какой же ты бессовестный. Сам гулёна и других изгадить норовишь?
- Так я же простить готов, если что, Шурочка. Ты только скажи, люб ли я тебе по-прежнему, али нет? - Захар схватил жену в объятия и притиснул к себе потеснее, успевая облапить её ладную фигурку, не пострадавшую от трёх беременностей.
В следующую секунду отскочил, потирая рукой горящую от пощёчины щёку. Глаза Александры ещё больше потемнели от гнева, она смотрела на него не то, чтобы с презрением, а с отвращением что ли.
- Простишь, говоришь? Да я сама себя не прощу, если близко тебя подпущу.
- Все вы бабы одинаковые, вначале одному о любви песни поёте, потом другому.
- Пошёл вон отсюда, чтобы глаза мои тебя больше не видели.
- Хорошо, я уйду, но ты крепко запомни мои слова, Шура. Коли подпустишь к себе кого, сразу порешу. Может тогда хоть успокоишься?
- Иди уже к своей лярве, поди заждалась, болезная. Вот её и успокой, а меня не надо.
Громко хлопнув дверью, мужчина наконец ушёл, оставив жену одну. Она горько заплакала, уткнувшись лицом в снятый с головы платок, стараясь хоть так заглушить душившие её рыдания.
Больше всего на свете Шура боялась уступить мужниным ласкам. Когда он обнял её, прижал к себе крепко, сердце так и забилось, затрепыхалось раненой птицей. Ведь сколько лет не трогал, как на фронт ушёл?
Меж тем, Захар слонялся из угла в угол в старом домишке. Он и сам не понимал, как жить дальше. С каждым днём его одолевали всё большие сомнения в правильности своего поступка.
Сожительница прекрасно понимала, что разрыв неизбежен, и уже давно приготовила плацдарм к отступлению. Приглянулся разгульной бабёнке кузнец местный, Иван, силищи неимоверной, уж если обнимет, так косточки захрустят, куда там остальным?