Глава пятнадцатая.
Уже несколько дней в доме Левона Саркисяна шло приготовление к набегу. Все было расписано по минутам. Подобраны люди, обеспечено алиби. Уже знали, куда отогнать молодняк, где спрятаться самим, пока все не уляжется. Люди подобраны были приезжие, в основном, из турецких армян, недавно поселившихся в окрестностях Дилиджана. С их приездом в отношениях двух народов, что веками жили здесь бок о бок, образовался холодок. Всегда готовые помочь друг другу, люди стали подозрительно всматриваться в лицо соседа, настороженно прислушиваться к каждому слову. Но и среди местных были люди, не питавшие особо теплых чувств к соседям. Особенно выделялся Хаста Ашот, худой, небольшого роста, вечно кашляющий, болезненного вида немолодой армянин. Его блестящие, воспаленные глаза, казалось, постоянно были налиты кровью, когда он, особенно после обильного приема темно-красного, густого, словно застывшая на воздухе кровь, вина, смотрел на мусульманина. Ненависть, которую он испытывал, им не скрывалась, Ашот всегда искал малейший повод, чтоб подчеркнуть это, затеять драку. Уже не раз соседи делали ему по этому поводу замечания, но он не слушал их, и наконец, все, вначале за спиной, а затем уже и в лицо, стали называть его сумасшедшим, больным - Хаста. Он хорошо знал Садияр- агу, знал и ненавидел, как ненавидел всякого, кто был не только мусульманином, но к тому же умным, удачливым, богатым и счастливым. Когда Левон предложил Ашоту напасть на семьи мусульман, что расположились лагерем чуть выше озера Гейча, недалеко от Дилиджана, и пока мужчины в горах, увезти весь молодняк скота, который оставался под присмотром женщин и детей, да двух-трех старых чабанов, он согласился, не раздумывая. Он и подобрал остальных членов шайки из числа новоприбывших армян. Ненависть сплачивает, и они легко нашли общий язык. Да и Левон оказался не жадным, он согласился всего на двадцать процентов от прибыли, все остальное он отдавал Ашоту и его людям, при условии, что ни одна душа не узнает о нем и о его участии в этом деле.
...
Бешено неслись кони. Только топот копыт и тяжелый храп их раздавались в ночи. Молчали, пригнувшись к их гривам, люди, в кровь искусали они губы свои, пытаясь унять нервную дрожь, боясь нарушить окружающую их тишину. И в молчании их было что-то страшное, зловещее. Черной была ночь, но еще черней были помыслы их. Зло витало над ними, жгло, калечило их души, ослепляло ненавистью. Казалось, камень зла сорвавшись с вершины и став причиной лавины несчастий, мчался теперь по извилистым тропам горных перевалов и вырывшись на просторы альпийских лугов, топтал уснувшие маки и гнезда полевых птиц с еще не вылупившимися птенцами. В страхе отлетали в разные стороны из-под копыт встревоженные птицы. Только одна из них не сдвинулась с места, не оставила своих еще слепых птенцов и, прикрывая их своими слабыми крыльями, была раздавлена бешено мчавшейся лошадью. И когда вдали показались первые костры, что горели всю ночь, чтоб отгонять волков и шакалов, от шатров дома Садияр-аги, охотничий азарт охватил их. Тишина ночи раскололась от криков и разбойничьих возгласов нападающих. Страх сковал сердца женщин, прижимавших к себе своих детей, оберегая их от надвигающейся беды. Подняли свои посохи старые чабаны, криками подбадривая себя и собак, в надежде, что пронесется мимо это несчастье. Но тщетной была эта надежда, темной тучей надвигалось зло на лагерь.
...
Зия быстро вскинул голову, когда раздались крики снаружи. Он узнал голос старого Алимирзы, главного чабана отца.
- Эй люди, вставайте, скорей, - кричал он, причитая - вахсей, кто это такие? Аллах, помоги нам!
Когда Зия выбежал из палатки, конь, мчавшийся впереди остальных, хотя сколько их было, в этой темноте никто не мог увидеть, только крики слышались отовсюду, ворвался в расположение мирно спавшего лагеря и, храпя от усталости и страха, крушил все на своем пути, разрывая толстые веревки, привязанные между шестами, на которых были развешаны на просушку густо просоленные овечьи шкуры.
В сердце у ребенка не было страха, он еще не знал его. Он схватил горящий сук из костра и бросился вперед к лошади, мчавшейся прямо на него. "После меня ты старший в доме. Тебе защищать мать"- стучали в его мозгу слова отца, когда он ткнул горящий сук в морду лошади. И в ту же секунду раздался выстрел. Зия упал после того, как перед ним взвилась на дыбы кобыла Хаста Ашота, да так высоко и так прямо, что на миг зависла в воздухе. Затем, потеряв равновесие, она стала заваливаться назад и, качнувшись, со всего размаха упала на спину, подмяв под себя незадачливого седока. Только и успел охнуть Хаста Ашот, когда огромная туша падающего животного подмяла его под себя, разламывая кости на груди и ногах. Последнее, что мог слышать Ашот в этой жизни, был свист воздуха, вырывавшегося из его легких, пробитых насквозь поломанными ребрами. Он хотел что-то сказать, но опять лишь услышал свист, а затем кровь, хлынувшая из горла, навсегда заставила его умолкнуть. Только глаза его, полные ужаса и боли, так и остались открытыми, устремленными в беззвездное, темное, как и вся его жизнь, небо.
Зия падал долго, очень долго. Целую вечность. Выстрела он не слышал, просто что-то больно кольнуло в груди и тут же отпустило. Зия даже испугаться не успел, но, увидев, как упал его враг, улыбнулся.
- Зи-я-я-я! - слышал он, как кричал кто-то издали. Наверное, мама, подумал он.
Хумар бежала к костру, не видя никого. От ее душераздирающего крика раненой львицы остановились даже кони нападавших, отшатнулись все в страхе. Но еще раньше ее доскакал до места трагедии Левон. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы убедиться, что Хаста Ашот уже никогда не встанет. Он лежал, раздавленный, под отчаянно брыкающейся кобылой, поломавшей себе хребет об деревянную ограду. И мальчонка, кроха совсем, в белой сорочке, лежал недалеко от Ашота, крепко сжимая в руке дымящуюся головешку. Пятно на его груди очень быстро разрасталось.
- Ах черт! Пропади все пропадом! - прошептал Левон, и, повернув коня, ускакал прочь, в сторону перевала. Так же быстро повернули своих коней и другие нападавшие. Ушли ничего не взяв, никого более не тронув.
Обезумевшими глазами смотрела Хумар на тело своего мальчика, не веря глазам. Не переставая, она трясла головой в разные стороны, чтоб отогнать этот страшный сон. Не могло такое случиться. Не должно. Аллах не может допустить такого! Зия, Зия, сынок! - причитали ее губы, но слез не было. Высохли они от горя. Только стон и утробный вой умирающей львицы.
Вдруг что-то оборвалось у ней внутри, и сразу легче стало. Боль отходила, уступая место необыкновенной легкости.
- Зия, сынок мой. Я не оставлю тебя, - прошептали ее губы, и она упала рядом с сыном, нежно обняв его. Последним усилием воли дотянулась она до его лица и поцеловала в еще теплые губы, и только теперь горькие слезы тяжелыми каплями медленно скатились с ее глаз. Хумар так и умерла, без боли. Просто устало прикрыла глаза и больше не открыла их.
Женщины, подбежавшие к ним, вначале ничего не могли понять, откуда столько крови. И мать, и сын были ею перепачканы, она была везде. Казалось, они оба лежали в луже крови, которая все увеличивалась. И только крик Сакины, когда она бросилась на тело своей госпожи, привел в чувство остальных. Только теперь они поняли, что бедная Хумар с горя сорвала беременность и истекала кровью рядом со своим мальчиком. В бессилии рыдали женщины, рвали волосы от отчаяния и не слышали выстрела, что раздался рядом. Это старый Алимирза, подойдя к лошади Ашота и приставив к ее виску винтовку, нажал на оба курка.
...
Хумар не спасли. Она так и не открыла больше глаз. Даже когда ее об этом тихо, нагнувшись к самому уху, попросил Садияр. Что есть силы мчался он к своей семье, чуть не загнал лошадь, которую, всю дрожащую, шатающуюся от усталости, отдал в руки подбежавших пастухов, а сам, как был в пыли, опустился на колени перед Хумар. Впервые в жизни он стоял перед ней на коленях и просил о том, чего она выполнить не могла. Ох, как ему хотелось обмануть судьбу, повернуть время вспять. Но кто утром знает, куда он вернется вечером?
Большим было горе его, но с гордостью поднял Садияр на руки тело сына своего. Через все село, Садияр прошел пешком, прижимая к груди тело Зии. В страхе закрывались ставни в окнах армян, когда мимо их дверей проходил Садияр. Никто не посмел потревожить его, даже следователи, что прибыли почти что вместе с ним и приступили к опросу свидетелей.