Но когда Шямсяддин поднялся к двери, она открылась, и на пороге он увидел Сугру. Позади ее стояла Сакина, другая старая женщина, и держала в руках лампу. Сугра-ханум почти не изменилась. В старости, наступает такой момент, когда время как бы останавливается, и если кто-то, еще юношей уехав, через много лет уже поседевшим возвращается, поражается он, видя этих старцев такими же, какими их оставил много лет назад. Она сразу же узнала Шямсяддина, и затрепетало ее сердце.
- Шямсяддин, что случилось? Все ли живы, здоровы?
- Здравствуйте, Сугра-ана, все здоровы, слава Аллаху.
- Ты один?
- Нет.
- Айша, дети с тобой? Где они?
- Нет, это не Айша,. - и тихо добавил, - Гара Башир со мной.
- Гара Башир? Здесь?
- Вернулся он.
- Так где он? Почему не заходит?
- Я хотел просить вашего разрешения.
- На что?
- Чтобы привести его сюда. Сами знаете, время сейчас плохое.
- Время плохим не бывает, сынок, люди делают его таким. О каком разрешении ты говоришь, разве не знает Гара Башир, что дом сына моего - его дом. Я назвала его братом моему Садияру.
- Болен он очень, Сугра-ана. Лежит в коляске, почти без сознания. Умереть может каждую минуту.
- Аллах, Аллах, не дай мне увидеть это горе, - запричитала старая женщина. - Возьми мою жизнь, никому не нужную, не трогай Гара Башира.
И, оттолкнув Шямсяддина, она подбежала к коляске, бережно обняв тонкими иссохшими ручонками некогда могучую голову Гара Башира. Втроем они сняли его с коляски и внесли в дом.
Сугра велела положить его на большую кровать лицом к окну и раздвинула столько лет задернутые шторы. Гара Башир спал. Не было у него больше сил слушать, говорить, спрашивать что-либо и отвечать на вопросы, он завершил отныне свою миссию на этой земле.
Два дня гостил Шямсяддин в доме старой женщины и не выпускал из рук топора. Наготовил на зиму дров, перевесил заново ворота, починил, что необходимо, и воспрял старый дом, засветились окна его.
Гара Башир проснулся на следующий день поздно, свет из окна падал прямо в глаза, но он не раздражал, наоборот, согревал его насквозь промерзшее тело. Комната была ему не знакома, но ему это было безразлично. Две женщины ухаживали за ним, он их не знал, смотрел на них, силился вспомнить, что-то знакомое, родное близкое было в их прикосновениях, но так и не припомнил. Словно младенец, он капризничал, когда женщины хотели его кормить, и терпеливо сносили они все. Потом мужчина, который привез его (кто же он, никак не мог он вспомнить), посидел с ним рядом немного, поцеловал в лоб и ушел. Женщины остались. Та, что постарше, постоянно гладила его по голове, и вдруг вспомнил он
- Ана, - прочитала по его губам Сугра.
- Да, это я, сыночек.
- Ана, ты здесь? - он радостно улыбнулся.
- Здесь я, с тобой, спи мой сыночек, не бойся.
И услышал он знакомую мелодию колыбельной, и засияли в последний раз от счастья глаза Гара Башира, и закрыл он их навеки с улыбкой на устах. Нашел, наконец, он свою мать.
Гара Башир умер в доме старой Сугры, через две недели, как привез его Шямсяддин. Все эти дни Сугра ухаживала за ним, отдав ему всю нерастраченную материнскую любовь, которую не успела дать своему сыну. Похоронили его по всем правилам рядом с могилой Садияра-аги. И поминки по нему справили достойные. Давно в Сеидли не было такого обильного угощения, а на дворе Сугры-нене столько гостей. Платил за все старый лавочник Аллахверди, и только Сугра знала, что деньги ему на это оставил Шямсяддин. Никто не спрашивал имени покойного, но понимали все, что оскудела земля их еще на одного достойного человека.
Конец второй книги
Книга третья
Глава первая
На узких улочках в этой части Баку, петлявших вдоль прилепленных друг к другу старых, одно и двухэтажных зданий, образующих, казалось, сплошной каменный забор с темными проходами во внутренние дворы, наступление весны чувствовалось все явственнее. Было начало марта 1939 года, и утренний ветерок, дувший с юга, вместе с едва уловимым теплом далеких знойных пустынь с их характерным запахом раскаленного песка приносил в эти закрытые со всех сторон каменные колодцы дворов запахи распускавшихся цветов. Первыми из них в городе всегда были запахи миндалевого дерева и нарциссов, и когда их пьянящий аромат щекотал ноздри, улыбались все, чувствуя, что еще одна тяжелая зима осталась позади, а впереди, как бы трудно ни было, была надежда.
В доме, находившемся точно посередине небольшого переулка, соединявшего две длинные улицы, одна из которой тянулась к площади у так называемой "пятиэтажки" - недавно построенного первого в Баку дома аж в пять этажей, - а другая шла параллельно ей, но чуть выше, было в это воскресное утро тихо. Жители спали, - раз в неделю они позволяли себе это удовольствие и поэтому берегли и пользовались им с особым трепетом. В эти дни все старались с утра не говорить громко, бережно охраняя покой соседа. Дом этот был еще не старый, на вид довольно крепкий, ремонта не требовал, и начальник участка, отвечающий за эксплуатацию этих зданий, особенно гордился им, стараясь все комиссии привести именно сюда. От этого дома начинались все ежегодные ревизии, устраиваемые Бакинским советом, и, конечно же, первое благоприятное впечатление, полученное членами комиссии от посещения этого дома, сказывалось в конечном счете и на написании итоговой справки. И хотя все дома вокруг были двухэтажными, дом этот, тоже в два этажа, был выше других. Многие окна с левой стороны этого дома выходили на крышу соседнего, так высоки были его потолки. Жильцы гордились своим домом и квартирами, в которых высокие потолки придавали комнатам особый колорит, но и ругали его беспощадно во время уборок и особенно во время ремонта.
Старая тетя Шура, как называли ее все соседи, и стар и млад (и действительно, старше ее в доме никого не было), как всегда спускалась со своего крылечка, неся в руках небольшой кувшин с водой. Никто не спрашивал ее о возрасте, он почти не менялся, не интересовался ее здоровьем, она не болела, ни ее семьей, разве может быть семья у такой старой женщины? просто она всегда здесь была и, казалось, будет вечно.
Она спускалась тихо, стараясь не потревожить покой соседей, также тихо подошла к конечной цели своего вояжа, - маленькому туалету в проходе, направо от входа. На первом этаже было два туалета; другой, в центре двора, был больше первого, там, в узком проходе, что вел с улицы во внутренний дворик. Раньше, еще до революции, когда дом принадлежал известному промышленнику, по этому проулку проезжали во внутренний двор только кареты и повозки с продуктами. А хозяева и гости, проходили в дом минуя проход, через парадную, дверь которой была слева от ворот, за стеной. Со временем парадный вход закрыли, так как туда выходили двери только трех квартир, одна на первом и две на втором. Правда, у всех жильцов этих трех квартир были ключи от парадной двери, но пользовались они им крайне редко, предпочитая как все проходить через большие ворота, всегда настежь открытые, даже несмотря на то, что мусорные баки, стоявшие там же, в проходе, своим и внешним видом и зловонными запахами действовали им на нервы. Особенно невыносимо было летом, когда жара усиливала процесс разложения, а мухи, стройным роем жужжа, встречали каждого вошедшего гимном антисанитарии; но на это уже никто не обращал внимание. Как-то быстро люди привыкли жить рядом с грязью, и если кто возмущался, окружающие на него смотрели осуждающе: мол, что случилось, ну грязно немного, ну и что, - не дворяне, переживем. И вот эта боязнь, что кто-то может заподозрить вас в мещанских наклонностях, вскоре даже у самых чистоплотных людях убивала иммунитет против фальши, а с ним вместе против ханжества, лжи и, наконец, красоты.
Тетя Шура отворила дверь и уже почти зашла внутрь, как вдруг остановилась, затем, раскинув в ужасе руки, стала пятиться назад. Вода из кувшина, который она уронила из рук выливалась на пол, но тетя Шура не обращала на это внимания, издавая странные гортанные звуки. Наконец оцепенение прошло и она закричала, не столько громко, сколько страшно; от крика этого мурашки поползли по коже, и все в тот же миг повыскакивали из своих постелей и бросились, кто к окну, а кто вниз к тете Шуре.