Перед домом, где жил сын, она постояла, разглядывая страшноватое кирпичное здание с ободранной штукатуркой. Дом был погружен в уныние серо-болотных оттенков, и Татьяне Дмитриевне пришло в голову, что лучше бы эту штукатурку ободрать совсем, помыть кирпичную кладку… и что, живя в такой депрессивной трущобе, неудивительно запить. Даже занавески на всех окнах были старые, линялые… только на балконе второго этажа сушилось ярко-оранжевое полотенце.
Дверь в Алешину квартиру оказалась незакрытой, но Татьяна Дмитриевна, справляясь с испуганным сердцебиением, замерла на пороге, робко стуча по дверному полотну. Было тихо, внучкина возня не слышалась. Невестка Юля вышла в байковом халате, рявкнув:
— Кто там еще?
Увидела Татьяну Дмитриевну и скривилась.
— А, здрасте…
Повернулась и ушла — войти не предложила. Татьяна Юрьевна вошла сама, несмело продвинулась за Юлей до кухни и спросила:
— Мой-то… где?
Юля раздраженно сдула с лица прядь.
— Где ему быть, пьяный лежит!
Разгоряченная Юля, нависая над полной раковиной, мыла посуду. Одного взгляда Татьяне Юрьевне было достаточно, чтобы понять две вещи: во-первых, посуда накапливалась в доме с неделю, не меньше. И во-вторых — Юля по-прежнему экономила на мыле. Татьяна Дмитриевна, глядя, как невестка скребет посуду грязной тряпкой, каждый раз морщилась — откуда? Вроде из семьи приличной, работящей… сватья — рукодельница…
— А Настя? — заикнулась Татьяна Дмитриевна про внучку, но тут же пожалела.
— Настя? — Юля повернулась к свекрови и уставилась свирепыми глазами. — Вам-то что Настя? Есть у меня силы на ребенка? У меня мужик — только знаешь, что задницу ему вытирать!
— Юленька, я не отказываюсь… — пробормотала Татьяна Дмитриевна. — Когда я не в смене, возьму с удовольствием, ты же знаешь…
Юля в сердцах швырнула тряпку.
— Разведусь к чертовой матери! — провозгласила она, сверкая глазами. — И прав родительских лишу. Лучше никаких родственников, чем такие.
— Юленька, его лечить бы… — попробовала вступиться Татьяна Дмитриевна.
— Сами и лечите! Я ему не нянька.
Татьяна Дмитриевна не стала пререкаться. Она отступила в комнату и услышала легкое похрапывание. Алексей какой-то бесформенной грудой лежал на диване, спал, пахло перегаром, и сердце Татьяны Дмитриевны сжалось от боли. Она хотела подойти к сыну, но ее опередила Юля — подлетела и ткнула пальцем:
— Полюбуйтесь! — Она хлестнула лежащее тело тряпкой. — Дрянь такая, сволочь!
Тело пошевелилось.
— Вставай! — кричала Юля. — Что валяешься, вон… мать на тебя поглядит! Вставай, кому говорю!
— Пошла вон! — взревел Алексей из глубины хмельного забытья.
— Юленька, Юленька… — пробормотала Татьяна Дмитриевна, отступая. — Не надо. Подожди, протрезвеет — тогда…
Но Юля не слушала, и Татьяна Дмитриевна с тяжелым сердцем предпочла убраться. Когда она шла по улице, в сумке зазвонило.
— Таня, привет! — Это была младшая сестра Наталья. — Я на нашей улице…
— Что случилось? — передернулась Татьяна Дмитриевна, и ей представилось, что сносят дом.
— Ничего, — удивленно пропела сестра. — Я к Марине заглянула, она мне шерсти спряла… Дай заскочу? Ты далеко?
— Сейчас буду, — выдохнула Татьяна Дмитриевна.
Через десять минут она снимала внушительный замок с калитки, а Наталья Дмитриевна хвасталась, хлопая по клеенчатой сумке.
— Марина кобеля остригла… Славику пояс свяжу. Он штангист бывший, у него спина надорвана. Греть.
— Вроде свой кобель есть, — негромко удивилась Татьяна Дмитриевна.
Наталья Дмитриевна расхохоталась:
— Масик? Что он мне, овца? Он мне как сын родной!
Татьяна Дмитриевна пожала плечами. Ее так огорчал собственный сын, что она не возражала против кощунственных сравнений.
— Подожди, — проговорила она, когда вошли в дом.
Пока Наталья Дмитриевна располагалась на диване, сестра взяла бумагу, где в нескольких графах были записаны покупки и работы, и вычеркнула строчку "гайка для гладильной доски". Достала гайку, которую получила у слесаря Миши, и завернула в полиэтилен взамен утерянной. Наталья Дмитриевна наблюдала за сестрой насмешливо.