- Даже если я действительно настолько тихо ступаю, – молвил наконец Вито, – ты не можешь сказать, что не заметила моего приближения. Я бы не поверил, что твои способности внезапно покинули тебя.
- Вы можете подумать обо мне всё, что угодно, господин Синкара, и я всё равно никак не могу вам в этом помешать. Поэтому вы можете совершенно спокойно сказать мне всё, что намеревались сказать, мои ответные реплики всё равно не имеют никакого значения.
Вито тихо скрипнул зубами.
- Ты могла бы, по крайней мере, повернуться ко мне лицом, из элементарных соображений вежливости. Я мог бы решить в обход тебя очень многие вопросы, но в целях экономии времени начал с тебя. Насколько я знаю, твоя мать не держалась официально никакой религии, однако у меня есть сведенья, что крещена по католическому обряду ты была. Доподлинно выяснить это не могу, миссия Сестёр Жён-Мироносиц, к которой относилась церковь города, где вы тогда жили, сейчас реорганизована, и в записях у них сейчас существенный беспорядок. Венчать некрещёную или крестить тебя повторно будет в равной степени оскорблением церкви, поэтому лучше тебе внести в этот вопрос ясность. Вопросом поисков крёстных для тебя, если ты всё же некрещёная, займётся твой отец, это не подлежит обсуждению, назначение крёстных для одного из детей – на выбор – и свидетелей для венчания он уступает тебе. Но имей в виду, они должны принадлежать к католической церкви, так что подозреваю, вам обоим придётся в этих поисках нелегко… А остаться некрещёными или быть крещёными по обрядам какой-нибудь секты я своим внукам не позволю.
Люсилла не дала ему договорить, повернув к нему совершенно ошарашенное лицо.
- Господин Синкара! Вы не могли бы это… помедленнее? Мы всё ещё говорим на одном бракирийском языке, или уже на разных? Вы… венчание, крещение… серьёзно?
- Вопросы морали, Люсилла, как бы ни странно это было слышать от меня, не всегда прощают пренебрежительное отношение. В свои годы вы не осознаёте в полной мере вес и груз этих вещей – семья, дети, будущее. Вы пытаетесь жить легко, играючись, потому что вы сами ещё дети. Вам кажется, что если вы топнете на жизненные обстоятельства ногой – они покорно подожмут хвост. Но от всего огромного мира вокруг не отмахнёшься, как от надоевших со своим менторством взрослых. Вы, конечно, поняли бы это спустя годы… Но я не могу позволить вам упустить эти годы, потому что речь идёт уже не только о вас, но и о детях. И им нужны имя, материальная защищённость, достойное образование и поддержка семьи, считаете ли вы это сейчас важным или нет. Можешь считать меня кем угодно, но они будут детьми законного брака, будут жить в доме, принадлежащем их фамилии, и обучаться у учителей тех школ, которые заканчивали я, мои братья и сёстры. К тому времени, как Лоран встанет на ноги, всё должно быть готово. Большая часть этих забот, конечно, всё равно лежит не на твоих плечах, но то немногое, что зависит от тебя, уж будь добра выполнить. К сожалению, мне прямо сейчас нужно возвращаться в Бринколо, но мы к этому разговору ещё вернёмся не один раз.
- Нет уж, стойте! – Люсилла, переваривая услышанное в ступоре, с остановившимся взглядом, позволила Вито сделать несколько шагов по коридору в направлении лестницы, но дойти до неё она не собиралась ему позволять, – у вас, конечно, милые и предельно приятные манеры… Типичные для вашего круга, чего уж там… Но хотелось бы ясности. Вы, значит, даёте согласие на наш с Лораном брак… аж прямо настаиваете на нём, так очаровательно… Даёте детям свою фамилию… Ну, это конечно, моя фамилия вас не устраивает совершенно…
Вито обернулся с непроницаемо-кислой миной.
- С твоей фамилией, полагаю, можно что-то сделать, но это меньше всего моё дело. По крайней мере, фамилия отца, если уж не фамилия деда – тут законы Земного Альянса и Синдикратии схожи – это уже приемлемо…
Люсилла, скрестив руки на груди, прошлась вдоль стены и развернулась, преградив будущему свёкру дорогу.
- Однако, интересный вы человек, господин Синкара. Я теперь понимаю, почему Лоран сбежал… Из всего, что было здесь наговорено – мне даже не хочется сейчас подробнее останавливаться на что там с моим откуда-то взявшимся отцом и тем более дедом и при чём здесь к тому же Земной Альянс – можно вывести заключение, что вы насыщенную программу бурной деятельности наметили во имя спасения доброго имени семьи Синкара и чтобы только не дай бог не говорить, как сильно вы перепугались за Лорана и как не хотите его потерять. Нет, понятно, мне ли в этой ситуации жаловаться, какие бы у вас ни были причуды, но просто хочется знать, мне к чему себя готовить – вот такими ваши взаимоотношения с Лораном и его отцом и наблюдать? Вам настолько легче распоряжаться, приказывать, запрещать или разрешать, чем просто сказать, что любите их и они вам дороги? Вы говорите о важности и ценности семьи, но разве в семье не главное – доверие и открытость друг к другу? Я, знаете ли, телепатка, и я насмотрелась в своей жизни такого кино, когда люди живут под одной крышей, делят постель и все жизненные тяготы, но не могут нормально поговорить о своих чувствах, тут у них нагорожено три тыщи чёртовых городищ. Конечно, у многих рас принято говорить, что любить нужно, не ожидая любви взамен, наверное, и у ранни так, но зачем это нужно, если вы любите Раймона не меньше, чем он вас? И как вы ожидаете хотя бы какого-то принятия со стороны Лорана, если не можете сказать его отцу, что любите его?
- И я должен вот это всё слушать при том, что ты даже не знакома с Раймоном.
- Ну да, за исключением того, что видела вас, когда вы входили в госпиталь и поднимались по лестнице, достаточно продолжительное время…
- Ранни не поддаются телепатическому сканированию.
- Зато вы поддаётесь прекрасно. В общем так, или вы сейчас идёте, объясняетесь и с Раймоном, и с Лораном, или за вас это делаю я. Мне, конечно, воздействовать на вас совершенно нечем, но раз уж я всё равно завишу от вашего произвола – то какая мне разница? Хуже обо мне думать вы уже не будете.
Когда завибрировал сотовый телефон Вито – это был просто очередной звонок, их, конечно, было меньше в последнее время, чем месяц назад, и все они мало что меняли в состоянии перманентного тоскливого напряжения внутри – Раймон находился на первом этаже их дома, и ему казалось, что он очень медленно, путаясь в полах длинного халата, поднимался по винтовой лестнице, тем медленнее, чем больше слышал в голосе Вито того, что заставляло сердце смутно сжиматься от неясного пока предчувствия. Но когда он очутился в комнате, где Вито судорожно искал свою рубашку, одной рукой натягивая джинсы, а другой держа телефон у уха, ему показалось, что его ноги просто перестали слушаться.
Вито тогда особо не объяснял – некогда было, просто сухой факт – сын в реанимации. Раймон, когда они выскочили на улицу, почувствовал тот же приступ дурноты и головокружения, как тогда, много лет назад, когда он расцепил их переплетённые пальцы с Марией, когда её рука безвольно упала на плед, а его руки схватили младенца – крохотное существо, которое зашлось непрерывным плачем. Он тогда только и успел, что накинуть на мальчика свою кофту, обернул его, такого как есть, ещё в материнской крови, выскочил из своего убежища и со всех ног побежал по снегу к ближайшему селению, где среди минбарцев, он помнил, было и несколько людей. Он кричал, спотыкался об острые выступы снежных глыб, резал голые ступни, но бежал вперёд, практически не чувствуя боли. Боль была другой. Ему казалось, что его просто разорвёт от того огненного шара, что разгорелся в его груди.
Когда к нему навстречу выскочили люди – это было двое мужчин, они подхватили его под руки, потому что сам он уже идти не мог, силы словно покинули его. Ребёнка забрали женщины из его дрожащих рук, а он через время вернулся к убежищу. Он прекрасно помнил это ощущение – потери, растерянности, отчаяния. Он то и дело возвращался к постели, где всё так же лежала Мария, устремив уже ничего не видящий взгляд в потолок, сжимал её руку и ронял на холодную кожу слёзы. Он помнил, как хоронил её, каким жалким клубочком на дне ямки во льду она смотрелась. Всё, что он любил, всё, ради чего жил, лежало теперь там, колени к груди, руки обхватывают голову, глаза безмятежно закрыты. А потом Раймон вспомнил о том, что она оставила ему, и так же, как в первый раз, он бежал к селению, он прижал к себе сына, и, наконец, горе отпустило свою мёртвую хватку на его горле. Он улыбался, прижимая к себе копошащегося младенца, чувство обретения чего-то настолько родного дало ему силы жить.