(О стихотворении «Сложа весла»)
Формулировка «Такой-то и природа» закономерно воспринимается как банальная тема для школьного сочинения и поэтому a priori кажется бесперспективной и скучной. Однако у Пастернака природа играет бóльшую роль, чем у всех его предшественников в русской поэзии, за исключением разве что Афанасия Фета. Природа у Пастернака – это тó, с чем все сравнивается, чем все поверяется: и поэзия, и любовь, и сама жизнь. Она у раннего Пастернака предстает гениально неорганизованной («Дорожкою в сад, в бурелом и в хаос») и в этом невольно противостоит не только организованной природе Мандельштама-акмеиста (см. нашу лекцию о нем), но и упорядоченному устройству природы у позднего Пастернака («Как на выставке картин: // Залы, залы, залы, залы // Вязов, ясеней, осин // В позолоте небывалой. // <…> // Осень. Древний уголок // Старых книг, одежд, оружья, // Где сокровищ каталог // Перелистывает стужа». «Золотая осень», 1956)[87].
Лишь самую малость преувеличивая, можно сказать, что поэзия раннего Пастернака, где все шумно перетекает во все и все «рифмуется» со всем, стремится воспроизвести «бурелом» и «хаос» случайно и прекрасно устроенного мира природы. И стихи, подражая природной смене времен года, «слагаются» «чем случайней, тем вернее».
Попробуем в этой лекции продемонстрировать, как ранний Пастернак подражает природе (смешивая все со всем) в своих произведениях, разобрав его стихотворение «Сложа весла» (1918?):
Ситуация первой строфы стихотворения, по-видимому, сознательно – для большей вариативности – была смоделирована Пастернаком так, чтобы ее невозможно было свести к одной картинке.
Возможно, перед нами любовное объятье пары в плывущей лодке. Ивы склонились над берегами так близко, что грести стало невозможно – весла задевают за ветви и стволы, их сложили, соответственно, руки освободились, чем пара и воспользовалась (благо, ивы растут не только близко к реке, но еще и тесно друг к другу, создавая естественную ширму, скрывающую влюбленных от нескромных взглядов). На такую трактовку работает и первый куплет известной народной песни[88], в котором исследователи творчества Пастернака уже давно предложили увидеть главный подтекст для начальной строфы стихотворения «Сложа весла»:
Возможно и другое ви́дение первой строфы (его предлагает К. М. Поливанов)[89]: лодка привязана к берегу, она колотится на воде по мелким волнам туда и обратно, пока лирический герой на берегу ждет прихода возлюбленной.
Для нас сейчас важно обратить внимание на цепочку образов: «Ивы нависли, целуют в ключицы, // В локти, в уключины», создающую у читателя впечатление страстного поцелуя, в чью орбиту вихрем втягиваются буквально все мотивы второй и третьей строк стихотворения: человек (через «ключицы»), природа (через нависшие «ивы») и даже лодка (через «уключины»). Как формулирует, вслед за Н. А. Нильссоном, А. К. Жолковский: «И сцена в целом, и этот троп, и ивы, целующие части тела (ключицы, локти), и части лодки (уключины) продиктованы типично пастернаковским ощущением соседства всего со всем в мире, где нет границ между людьми и природой, живым и неодушевленным, между одним словом и другим»[90].
Пастернак здесь применяет один из своих излюбленных приемов – сближение далековатых деталей через звуковое сходство («ключицы» – «уключины»)[91]. Отметим попутно, что сходный прием для совершенно противоположных целей часто использовала М. Цветаева. В ее поэтическом мире с помощью подчеркивания внешнего звукового сходства лишь сильнее выявляется внутренняя глубинная разность. Так происходит, например, в цветаевском стихотворении «Квиты: вами я объедена…» (1933), где мой письменный стол (desk) противопоставляется вашему обывательскому – обеденному (table) и, соответственно, с вами связываются «обеденные» образы, а со мною – «письменные», поэтические:
87
Это, по-видимому, было связано со сменой общей концепции мироустройства у позднего Пастернака. Напомним знаменитую строку из его «Гамлета» (1946): «Но
89
90
91
Сравните с фонетической игрой далее в стихотворении: «Роскошь крошеной ромашки» и «Геракла громадного».