Возвращаясь к первой строфе стихотворения «Сложа весла», отметим, что она завершается загадкой, отгадка на которую не дается, но подразумевается во второй строфе. Что «это» «может со всяким случиться»? В сáмом общем виде ответ очевиден – любовь. Более частный ответ множится и дробится на разнообразные варианты того, что связано с любовью: от первого свидания до потери невинности.
Множатся и значения, которые стоят в стихотворении «Сложа весла» за природными образами второй строфы. «Пепел сиреневый» – это куст цветов сирени пепельного оттенка? Или это метафора заката? Или рассвета? Или это стряхиваемый пепел папиросы, которую курит влюбленный в ожидании свидания? Или вместе с «крошеной» ромашкой – это воплощение опавшего цвета первого, целомудренного этапа любви? Но «крошеная ромашка» – это ведь, конечно, еще и результат гадания «любит»/«не любит»… Не только эти, но и многие другие ассоциации мелькают в сознании читателя при знакомстве с разбираемыми строками второй строфы. Важнее обратить внимание на другое: в финале строфы с введением образа «звезд» решительно меняется масштаб картинки стихотворения. Если в первой строфе объятье целомудренно скрывалось ветвями ив, теперь метонимия любви совсем по-маяковски вырастает до небес.
В финальной строфе гиперболическое объятье воплощается в образе сплетения рук «вкруг» «небосвода» и «Геракла громадного», наверное, не без намека на мифологическую историю о Геракле и Атланте, который попросил простодушного античного героя чуть-чуть подержать небо. Исследователи творчества Пастернака уместно вспоминают также о созвездии Геркулеса в северном полушарии Земли. В полном соответствии с законом хронотопа (перетекания пространства во время), растяжение пространства в стихотворении Пастернака немедленно оборачивается и растяжением времени: ночь любовного свидания длится не несколько часов, а «века напролет».
Остается отметить, что в стихотворении «Сложа весла» решительно размываются границы между традиционно высоким и низким (как, по Пастернаку, и в любви). В словаре стихотворения высокие образы («звезды», «небосвод», «Геракла») соседствуют с просторечиями («погоди», «тешатся», «выменивать», «проматывать»).
Синявский А. Д. Поэзия Бориса Пастернака // Пастернак Б. Л. Стихотворения. М., 1965.
Флейшман Л. С. От Пушкина к Пастернаку. Избранные работы по поэтике и истории русской литературы. М., 2006.
Жолковский А. К. Поэтика Пастернака: Инварианты, структуры, интертексты. М., 2011.
Гаспаров Б. М. Борис Пастернак: по ту сторону поэтики. М., 2013.
Ранний Сергей Есенин – знающий тайну
(О стихотворении “Край любимый! Сердцу снятся…»)
Первые большие успехи Сергея Есенина были во многом обусловлены особым отношением к крестьянскому миру, которое в 1900-е – 1910-е годы установилось в кругу русских модернистов. «Крестьянство есть христианство, а может быть, и наоборот: христианство есть крестьянство». Эта броская формула признанного наставника младшего поколения модернистов Дмитрия Сергеевича Мережковского, пусть и полемически приписанная им Достоевскому[92], таила в себе заряд привлекательности для очень и очень многих.
М. Л. Гаспаров писал об этом так: «Традиционная тема русской природы и русской деревни отступила на второй план, создав дальний фон темной таинственности и загадочности, откуда предстоит выступить еще не сказавшему своего слова русскому народу»[93]. И он же не без едкости вписывал в эту картину фигуры Николая Клюева и Сергея Есенина: «Среди крестьянских поэтов какой-нибудь скромный И. Белоусов мог еще по инерции потянуться вслед за “суриковцами” и Дрожжиным и пройти по словесности почти незамеченным; притязательные же Клюев и Есенин прежде всего высматривали в модернистской литературе ее представление о поэтах из народа, а потом выступали, старательно вписываясь в ожидаемый образ»[94].
Каким образом ранний Есенин «вписывался» в ожидаемый модернистами образ «поэта из народа»? Он с помощью разнообразных стихотворческих техник создавал у читателя ощущение, что владеет ключом к религиозной Тайне окружающего мира, и владеет этим ключом благодаря своему крестьянскому происхождению. Критик, спрятавшийся под псевдонимом «Ю – н» (это был Н. Вентцель), еще в 1916 году отмечал, что в есенинской лирике «явственно звучат религиозные настроения, по временам сливаясь с простодушными народными верованиями, по временам приобретая оттенок чего-то сродного пантеизму»[95]. Именно такого эффекта добивался Есенин в своих ранних стихотворениях, в совокупности составивших его первую книгу «Радуница».
92
93