— Ты чего? -- спросил он, видя, что брат опять не в духе. — Нога болит, да?
— Нога, — кивнул Семен. — Ну-ка, покажи, что ты там набузовал. Нашел, говоришь?..
Лоскут поднес мешок, развязал. Семен раздвинул жерло, запустил руки и стал шевелить ими, пропуская ягоду между пальцев. Лоскут сел на лодку рядом. Курил.
— А где, говоришь, елани? — спросил Семей. — Что- то я не натыкался на них. Далеко?
— Да недалеко совсем, — объяснил Лоскут. — Во-он сосна сухая, видишь? — указал на далекий берег. — От нее взять левее, на запад вроде, но не совсем чтоб но запад. Часа полтора ходу. Как раз возле голей. Там следы чьи-то, — посмотрел он на Семена. — Не твои следы? Не был ты там? Пригляделся: сапог большой, и шаг широкой. Неужто кто-то с Ближних заходил? А не тронута ягода ничуть. Забыл, видно.
— Не знаю, чьи, не был, — Семен уткнулся глазами в мешок. — Нашел, знать, повезло. Счастливый. Ишь ты, — усмехнулся оп, — а я вот не догадался туда. Нарвешь теперь. Сколько, думаешь, можно взять? Не меньше ста ведер. Ого! Верно, немереная она...
— Кто знает, сколько ведер? — Лоскут потянулся к мешку, зачерпнул ладонью. — Много.
— Так, так, — кивал Семен, — сто ведер. А то и больше. Куда и девать станешь, а?
— Да ты не переживай, не огорчайся, — Лоскут ссыпал клюкву, завязал мешок. — Я один буду рвать-носить. Пополам. Ведро тебе, ведро, мне. А ты рыбу пока лови. Подживет нога, вместе начнем. Согласен? Чего расстраиваться — не чужие. Ты ушицы не сварил? — спросил он, заглядывая в котел.
Котел был пуст. Семен доел вчерашнюю, свежую затевать не захотел. Весь день провел в ожидании. Дождался. Да...
— Поешь хлеба с салом, — сказал он, подумав. — Собаке дай кусок. От начатой буханки. От той, что у меня осталась. От засохлой... — И ушел молча в избушку. Лег там.
Лоскут развел костер, повесил котелок с водой, наломал для заварки брусничника. Поел хлеба с салом и вдоволь попил чаю. Звал Семена, тот не откликнулся, спал, наверно. Прибрал все и долго сидел на берегу. Ложиться не хотелось. Хорошо было в тайге близ воды в этот закатный час. Тепло, спокойно, воздух легкий. Солнце зашло, но светло еще было, озеро с западной стороны понизу с прозеленью, и деревья на том берегу видны отчетливо. И тихо. Пепел по костру ровно лег, над самокруткой Лоскута дым долго держался, не таял. Думал Лоскут снова о клюкве, которую теперь рвать-выносить, о Семене. Опять не сказал ему. Да и как скажешь, разговаривать не хочет. Рвать начнут — тогда. Только бы погода держалась, а как дожди обложат — уходи. Уж лучше легкие заморозки. Да жалко вот, штаны порвал. Зашить не зашьешь, и других переодеть нету. Придется в этих доходить. Фросю вспомнил, старушечьи глаза ее, слова: «Не получилась, Миша, жизнь моя. Вот уж как бы заново начать. С осени той, как уходили вы. Да что теперь...»
Стемнело совсем. Стороной, невидимые уже, прошли утки, сели недалеко от берега. Лоскут слышал, как плеснулась вода. «Осень, — подумал он, — перелет. Скоро гуси потянут. А потом, глядишь, и зима...» Вспомнил прошлую зиму, передернул плечами. Встал, пошел к избушке.
Семен спал, повернувшись к стене. Лоскут долго еще ворочался, все никак но мог поудобнее улечься. День на ногах, а сон не брал. Вспомнились родители. Осенью они умерли, мать первая. Надо бы на кладбище сходить. Осенью...
Утром, когда поднялся, Семен сидел за столом, пил чай. Костер прогорел почти. Подле избушки стояло ружье Семена, висел мешок, надетый лямкой на бревно угла. Сети были растянуты на кольях. А утро теплое, туман опять над водой. Сыро.
— Ты куда это собрался? — спросил Лоскут, оглядываясь. — И сети успел снять. Рано.
— На елани пойду, - Семен говорил натужно, как вчера. И смотрел в сторону. — Ты это... вот что... возьми чаю, продуктов возьми побольше и ступай-ка себе на Ближние. Ступай, ага, — Семен разогнулся, но стоял вполоборота. — Пойдешь?
— Та-ак, — протянул Лоскут, — понятно. А зачем на Ближние? Я и здесь нарву сколько нужно. Я для себя нашел. А вот ты где станешь рвать, не знаю. Где? Ну-ка?
— «Наше-ел», — Семей повернулся к брату, желтые глаза его уже мерцали зло. —- «Нашел». А ее и искать нечего было. Я ее до тебя сыскал, летом еще. Понял? А ты поищи давай, побегай. Быстрый какой! Сто ведер там ему приготовили, насыпали...
Семен стоял теперь напротив брата, ноги врозь, руки опущены — тянут. Гири.
— Что же ты, паскуда, крутился передо мной? — Лоскут плюнул под ноги. — Хитрил, посылал в трясину? А то я не знал, что клюква есть? Не догадался я? Сразу по...
— Догадался, ну и молодец. А теперь мотай отседа. На... ты мне нужен такой красивый. Иди рви, если нашел. Только ты у меня мешка не получишь. Рви на землю. Ты у меня и к избушке близко не подступишься, куска хлеба не отломишь! Рванина!
— А-а-а! — захрипел, затрясся Лоскут. (В заключении его за это припадочным звали.)
Расставив руки, пригнувшись чуть, он медленно пошел на брата, шаря глазами по земле. Но ничего подходящего не попадалось. «Где же топор? — подумал. — Где, ну?..»
— Мишка, брось! — отступил Семей. Чего он опасался, непонятно. На ногу, видно, не надеялся. — Не затевай, знаешь меня. Уйди подобру, Христом прошу. Не видать тебе клюквы, решился я. «Не ее, так тебя»,— смутно подумал он, а сам уже сжался, готовый, и пальцы обвисших рук своих то собирал в кулаки, то расправлял. Ну иди!
Всегда он начинал драку, но сейчас оба трезвы были, злые только. Отступил он.
— Не напирай, не напирай, Минька, вдарю! — Семен тоже шарил вкруг глазами. Ничего.
— Знаю падлу! — наддал голосом Лоскут. «Водки бы стакан», — неясно промелькнуло в голове. — Змея подколодная! Хапал, греб, не захлебнулся. Сука ты! Погань косоглазая! Куда прешь?! Да я таких, как ты... ставил по дороге. А тебя...
— Бродяга! — все отступал Семен, не решаясь кинуться первым. — Побирушка! Пес бездомный! Рвань! Ворюга! Всю жизнь по тюрьмам! Тебе она на что, гад, клюква?! Позарился на чужое! Сам заработай! Сам купи! А я не дам! Не получишь! В карты с блатны...
— - А-а! - Лоскут нагнулся, чтобы выхватить железный прут из-под дужки котла, но не успел. Семен тяжело ударил его в голову, опрокидывая за костер. Сам не удержался, уперев на больную ногу. Лоскут вскочил, зная, что, если не встанет мгновенно, конец ему. Прямо через костер прыгнул навстречу Семену и с ходу — целил в щиколотку — ударил носком сапога под колено левой ноги. Хотел еще...
- — О о! — вскричал Семен, оседая, сгреб Лоскута за грудки, и они упали на мох, стараясь схватить друг друга за горло. Лоскут оказался сверху, но ненадолго — с руками Семена он ничего не мог поделать. Руки эти подняли его вгорячах и швырнули через голову к воде. Лоскут опять проворно вскочил, кинулся к костру, чтобы схватить прут, а когда разогнулся с прутом наотмашь, Семен уже стоял возле избушки, вскинув двустволку. И пристально смотрел. Сощурясь...
Убежать нельзя было. Шагах в двадцати, не больше, стоял Лоскут от избушки, за спиной — озеро, мосток, по обе стороны — таловые кусты. Да он и не подумал, чтобы убежать. Оп отступил назад, выронив прут, и, когда в секунду какую-то взглянул в лицо Семена, в темные, направленные на него зрачки ружейных стволов, понял: это все. Ноги ослабели враз, взмокла спина. Земля пошла кругом...
— Семен! Бра-ат! — закричал он тонко. А тот ударил сразу из обоих. И сел прямо на мох, уронив ружье.
Эхо отдалось в тайге, вернулось обратно. Пес, отбежав в сторону, завыл, повернув голову в направлении к деревне. После крика, ругани, выстрелов тихо стало опять. Только собачий вой. Перестал, снова завыл. Семен ничего не слышал.
Долго сидел он так. Пытался встать, ноги не держали. Встал. Обошел зачем-то вокруг избушки, стараясь не смотреть на берег. Поманил пса, тот не подходил. Тогда он вошел в избушку, отодвинул железную печку, вынул из-под нее кирпичи, положенные на мох. Пересыпал из братниного мешка клюкву в другой мешок, в этот сложил кирпичи, завязал мешок. Теперь он все делал четко, зная наперед, что надо делать. Поднял мешок, с остановками дошел к берегу.
Брат лежал навзничь, ударившись затылком о мосток, слетевшая кепка мокла в воде. Вся картечь вошла в грудь и ниже, лицо не было затронуто.