― Либо то и другое вместе, ― мечтательно произнес Аметей, ― чтобы удовлетворить обе точки зрения.
― Как? Оба наказания вместе? ― спросил председатель.
― Я именно об этом думаю, ― проворчал Аметей. – Можно сделать хотя бы так... приковать Прометея пожизненно к скале и... пусть коршуны клюют его безбожную печень. Понятно, господа?
― Вполне возможно, ― удовлетворенно проговорил Гипометей. ― Господа, это была бы единственная в своем роде кара... гм... за преступное деяние, не так ли? Нет ли у кого-нибудь возражений? Итак, решено.
― А за что, отец, вы присудили этого Прометея к смерти? ― спросил Гипометея за ужином его сын Эпиметей.
― Не твоего ума дело, ― проворчал Гипометей, обгладывая баранью ножку. ― Эта жареная ножка куда вкуснее сырой. Так вот, значит, на что годится огонь! Мы же считались с общественными интересами, понимаешь? Куда бы это привело, если бы всякий проходимец осмелился безнаказанно открывать что-нибудь новое и великое! Не так ли? Но этому мясу все же чего-то не хватает... Ага, понял! ― воскликнул он радостно. ― Жареную ножку нужно бы посолить и натереть чесноком! Вот в чем дело! Это тоже открытие, мой мальчик! Прометей бы до этого не додумался.
1932
О падении нравов
Тихо было у входа в пещеру. Мужчины, размахивая копьями, с самого утра отправились к Бланску или к Рейце[1] (1), где выследили стадо оленей; женщины тем временем собирали в лесу бруснику, и оттуда доносились их пронзительные голоса и перебранка; дети, вероятнее всего, плескались под горкой в речушке ― да кто уследит за этими пострелятами, за этой мелюзгой беспризорной! А первобытный старик Янечек дремал себе в тиши на мягком октябрьском солнышке; вернее сказать ― храпел, и в носу у него посвистывало, но он прикидывался, будто вовсе не спит, а охраняет пещеру своего племени и властвует над ней, как оно и полагается престарелому вождю.
Жена его, старуха Янечкова, разложила свежую медвежью шкуру и принялась скоблить ее заостренным камнем. «Делать это надо основательно, пядь за пядью, не так, как молодая сноха, ― подумалось вдруг старой Янечковой. ― Эта вертихвостка только поскоблит спустя рукава, да и бежит нянчиться с ребятишками. В такой шкуре, ― думает старуха, ― и прочности-то никакой ― и-и, милые, мигом порвется да сопреет! Да только я ни во что вмешиваться не стану, коли уж сын ничего ей не говорит, ― тянутся старушечьи мысли. ― Эх, не умеет сноха вещи беречь! Батюшки, а шкура-то прорвана! Да еще на спине! Ох, люди добрые, ― обомлела старая дама, ― и какой же это нескладеха ткнул медведя в спину? Теперь вся шкура попорчена! Нет, мой ни в жизнь не сделал бы так, ― с горечью думает старуха. ― Мой всегда норовил попасть прямо в горло...»
― Э-кхе, гм, ― закряхтел в это время старик Янечек, протирая глаза. ― Наши-то не вернулись?
― Где там, ― проворчала супруга. ― Ишь чего захотел.
― Ох-ох-ох, ― вздохнул старик, сонно моргая. ― Куда им. Да ну их. А бабы где?
― Караулю я их, что ли? ― сердито отозвалась Янечкова. ― Ясно, шляются где-то.
― А-а-а-а, ― зевнул дед Янечек. ― Шляются. Нет, чтобы... нет, чтобы скажем, того... Да уж! Вот какие дела...
Снова стало тихо, только Янечкова проворно, со злобным усердием, скоблила сырую шкуру.
― А я говорю, ― начал Янечек, задумчиво почесывая спину, ― вот увидишь, опять наши ничего не притащат. Еще бы – куда им с этими новыми костяными копьями, от них и проку никакого... Внушаю, внушаю сыну: пойми, говорю, нет такой прочной и твердой кости, чтобы делать из нее наконечники для копья! Вот и ты, хоть баба, а должна признать: ни в кости, ни в рогах нет... такой пробивной силы, что ли? Ударишь по кости-то ― да разве костью кость перешибешь? Ясно как день! Вот каменный наконечник, это, брат... Оно конечно, с камнем-то возни побольше, зато инструмент какой! Да разве сыну втолкуешь?
― Известно, ― с горечью поддакнула старуха Янечкова. ― Нынче никому не прикажешь.
― Да я никому и не приказываю! ― вскипел дед. – Так ведь и советов не слушают! Вот вчера ― нашел вон там, под скалой, славный такой плоский кремневый обломок. Его бы чуть обтесать, чтоб поострее был, и готов наконечник для копья, лучше не надо. Ну, принес домой, показываю сыну: «Гляди, мол, ничего камушек-то, а?» ― «Ничего, говорит, только куда его, батя?» ― «Ну, говорю, можно его приладить для копья». ― «Да ну вас, батя, говорит, очень надо с ним возиться! У нас в пещере целые кучи этого старого хлама, и проку никакого; они и на древке-то не держатся, как ни привязывайте ― так на что он?» Лодыри! ― взорвался вдруг старик. ― Нынче всякому стало лень как следует обработать кусок кремня, вот в чем дело! Разбаловались! Конечно, такой костяной наконечник в два счета сделаешь, так ведь ломается же бесперечь! «Ну и что ж такого, ― говорит сын - Заменишь новым, и делу конец!» Ох-ох-ох, и до чего этак люди докатятся? Чуть что ― новое копье! Ну, сама скажи ― виданное ли дело? Да такому славному кремневому наконечнику годами, брат, износу не было! Вот попомни, еще выйдет по-моему: вернутся они, да с каким удовольствием вернутся-то, к нашему старому доброму каменному оружию! Я и приберегаю, коли что найду: старые наконечники для стрел, молоты, кремневые ножи... А он говорит ― хлам!
1
Бланско, Райец — город и село в Моравии близ карстовых пещер со следами пребывания первобытного человека.