С другой стороны, она много смеялась. Ее смех был то резкий и звонкий, то мудрый и понимающий, то сухой и отрывистый. Она высмеивала неловкость других и точно так же — свою собственную. И это вызывало уважение. Она жестко расхохоталась, даже рассказав о смерти Мадса и безразличии мужа. Я всегда считала ее человеком благоразумным, крайне сдержанным, ей не нужно было доверяться кому-то, свои эмоции она держала под железным контролем. Она была способна подшутить над кем угодно, но без злого умысла. Возможно, она использовала для своей выгоды любовь и бескорыстие Свонни, но все-таки нежно любила ее и бесконечно ею гордилась.
Если бы Аста принадлежала к более позднему поколению, то гордилась бы другими вещами. Но она родилась в 1880 году, и ей было предназначено гордиться сыном — за отвагу и доблесть или за профессиональные успехи, дочерью — за красоту и положение в обществе. Если одна из ее дочерей стала бы директором колледжа Гиртон [13] или кавалерственной дамой, [14] но не вышла замуж, Аста скорее стыдилась бы ее. Но у Свонни было все, о чем Аста мечтала, и даже больше. А то, что фотография Свонни появилась на обложке «Татлера», стало вершиной ее амбиций. Свонни говорила, что, когда Аста показывала журнал дяде Гарри, ее просто распирало от гордости и она со своей большой головой и длинными тонкими ногами походила на маленького надутого голубя.
Та фотография была сделана на приеме в датском посольстве по случаю официального визита в Лондон датской королевы (или короля Дании и его супруги-королевы). Торбен во фраке и белом галстуке выглядел представительно и аристократично, а Свонни в длинном светлом кружевном платье с ниткой жемчуга на шее была просто обворожительна. Их имена стояли рядом с именами королевской четы, посла и датчанки-историка.
Снимок и стал причиной последующих тревог Свонни. Ни она, ни моя мама с этим не соглашались — но почему тогда автор письма ждал так долго, прежде чем передал ужасные новости? Вряд ли это совпадение, когда фотография Свонни единственный раз появляется в «Татлере», а на следующей неделе приходит письмо.
То ли фотография вызвала вспышку зависти и обиды у автора письма, то ли стала последней каплей, переполнившей чашу терпения. Я склоняюсь к последнему. Я остро чувствовала, что кто-то незаметно следил за Свонни годами, изучал ее жизнь, завидуя успехам. Возможно, приезжал на Виллоу-роуд, чтобы посмотреть на дом или даже на его красивую хозяйку. Фотография в «Татлере» послужила сигналом: пришло время, пиши!
В этот день Свонни устроила девичник. Две женщины готовили, одна накрывала на стол, и у Свонни практически не оставалось дел, но почему-то она задержалась с разборкой почты.
Mormor уже спустилась вниз, выпила кофе и направилась на кухню посмотреть, что готовят. Поесть она любила и по-прежнему отдавала предпочтение датской кухне. Ничто, по ее мнению, не могло быть лучше свинины с красной капустой, жареного гуся, фруктового супа, салата из сельдерея и crustader. [15] Но она не отказалась бы и от хорошего стейка и пудинга из почек. И если в меню, которое составила Свонни для десяти приглашенных леди, не включена копченая рыба или мясо, Mormor это не понравится, и она выскажется об этом за столом. А может, и нет.
В те дни Свонни не задерживалась в кабинете Торбена, который был его неприкосновенной территорией. Она забрала свои письма и поднялась в спальню, где стоял маленький секретер. Она часто так делала, чтобы избежать жадного любопытства Mormor (от кого это, lille Свонни? Знакомый почерк. Это датская марка?). В этот раз Mormor находилась на кухне, где заглядывала в кастрюли и нюхала копченый лосось. Свонни говорила нам с мамой, что это письмо она вскрыла последним. Адрес и имя на конверте были напечатаны, и письмо ей не понравилось. Она решила, что это очередное прошение о деньгах. Им с Торбеном иногда присылали такие.
Когда Свонни прочитала письмо, ее бросило в жар. В зеркале она увидела, как покраснело лицо. Свонни высунулась в открытое окно и глубоко вздохнула. Затем перечитала письмо.
Ни обратного адреса, ни даты, ни обращения.
Ты считаешь себя такой благородной и всесильной, но твоя красота и изящество — просто насмешка, ведь на самом деле ты — никто. Твои родители — не родные. Они где-то достали тебя, когда их ребенок умер. Достали из груды тряпья. Пора тебе узнать правду.
Письмо тоже было написано печатными буквами чернильной авторучкой на голубой писчей бумаге. Штемпель на марке соответствовал третьему отделению северо-восточного района Лондона, в котором жила и Свонни.
Она опустилась на стул рядом с секретером. Ее била дрожь. Зубы стучали. Через минуту Свонни встала, прошла в ванную и налила стакан воды. Уже пятнадцать минут первого, через полчаса начнут съезжаться гости. А письмо надо порвать и забыть о нем.
Но этого она не смогла — не смогла порвать. Поняла, что физически не может. Даже дотронуться до письма было неприятно. Она протянула дрожащую руку к письму, как невротик к объекту фобии, прикоснулась одним пальцем и отдернула ее. Отвернувшись и не глядя на письмо, Свонни ногтями подцепила листок и затолкала в сумочку. Покончив с этим, она вздохнула свободней, однако прочитанное засело в памяти.
До приезда первого гостя Свонни спустилась в гостиную, Mormor последовала за ней. Она надела черное платье с бахромой и, как обычно, нацепила синюю брошь. Искусно уложенные белые волосы покрывала сетка с блестками. Mormor оживленно болтала о шнапсе, который нужно попробовать в первую очередь — он должен быть отменным, поскольку его достал Торбен. И начала рассказывать историю о своей матери, называя ее «ваша Mormor». Та не брала в рот никакого спиртного, за исключением шнапса, который могла пить в неограниченных количествах. Но Свонни слышала только одно — ее бабушка может оказаться чужим человеком, если в письме написана правда.
Прибыли гости. Собрались в гостиной, пили аперитив, курили. В шестидесятые годы люди спокойно садились за руль в нетрезвом виде. Пили шерри, джин с тоником, затягивались крепкими длинными сигаретами, и никто не обращал внимания, что гостиная Свонни наполняется сизым дымом и Карла Ларссона на стене уже не видно.
Свонни обходит гостей, голова кружится, но она, как хорошая хозяйка, говорит со всеми по очереди. Ей трудно не смотреть на мать. Как влюбленный не может отвести взгляд от возлюбленной, Свонни словно очарована ею.
Mormor стоит среди дам и разглагольствует. На каблуках она кажется выше и не столь миниатюрной; она в центре внимания, с ее силой невозможно бороться. Всем хочется услышать ее рассказы, даже профессору морской истории Осе Йоргенсен, сегодняшней почетной гостье. И Mormor рассказывает обо всем, что происходило в мире в годы ее молодости, когда она жила в Хэкни, о волнениях по поводу избрания короля Норвегии, о трагедии с американским дирижаблем, о «Потемкине».
Кто-то уточняет:
— Вы имеете в виду «Броненосец „Потемкин“»?
Многие дамы видели этот фильм, но Mormor, которая даже не слышала о нем, произносит:
— Броненосец? Да, это был корабль. Все произошло жарким летом 1905 года.
Она продолжает рассказывать, но Свонни касается ее рукой и шепотом спрашивает:
— Можно тебя на минутку?
— Именно сейчас?
Свонни говорит, что не может больше ждать. Ей плохо, она задыхается. Она слышала все это — о броненосце «Потемкине», но никого не видит в комнате, никого, кроме матери. На что она надеется? На объяснение? Подтверждение того, что письмо — чепуха, не стоящая внимания? Неизвестно. Она только понимает, что должна выйти с матерью и расспросить ее обо всем.
Почему? Почему нельзя дождаться конца приема? Так думает Mormor и поэтому отвечает раздраженно — дело может подождать, она беседует, рассказывает миссис Йоргенсен про обстрел Одессы. И вгоняет Свонни в краску вопросом: