Таким образом, «Осмомысл» понят как «Восьмимысленный».
…В казахском эпосе, если хотят высоко представить джигита, всесторонне развитого, умелого и в бою, и в любви, в искусстве, в труде, в красноречии и науках, то называют его «Сегiз кырлы». Эпитет буквально переводится современным русским словарем «Восьмиугольный» или «Восьмигранный».
Древнерусским языком перевелось бы — «Осмомыслый или в форме краткого прилагательного «Осмомыслъ».
Проверим: «Осьм» — восемь (древнерусский и старославянский), мыс — угол, грань (древнерусский и старославянский), лъ — суффикс краткого прилагательного.
Чистая калька. Авторская? Едва ли: тюркские выражения характеризуют речь Святослава. Ни в каком другом куске «Слова» мы не встретим такого скопления тюркских слов и фразеологизмов, как в отрывках, относящихся к Святославу (сон Святослава, толкование сна боярами, Златое слово).
Переписчик старательно переводит узнанные им тюркские речения, выхолащивая особый колорит прямой речи киевского князя и бояр.
Если бы Переписчик хотел выразить смысл, который видит исследователь, то форма эпитета была бы сложнее — «Осмомыслен».
Растереть на кусту
Особый интерес у меня вызывают «невидимые тюркизмы» в составе русских слов. Показатель высшей степени усвоения заимствованной лексемы.
В диалекте автора есть несколько слов с тюркскими основами — «припешали», «потручати», «расушась».
Припешали (препишали) — перерезали, от «пишь» — резать; расушась — разлетевшись, от «уш» — летать.
Один же глагол, на котором мне хочется остановиться, восстановлен недавно. Значение его понято из контекста, но этимологически не доказано: «река Стугна: худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту…»
Мусин–Пушкин: «река Стугна: она пагубными струями пожирает чужие ручьи и разбивает струги у кустов…»
За время, прошедшее после первого издания, исследователям удалось привести этот отрывок в следующий вид: «река Стугна, худу струю имея, пожреши чужи ручьи и струги, рострена к усту…»
В. И. Стеллецкий: «река Стугна: скудную струю имея, поглотив чужие ручьи и потоки, расширяясь к устью…»
«Ростре, на кусту» — переводили как — «растерев на кусту», «простерев на кусту», имея в виду значение слова «стругы» — корабли. Потом выяснилось, что «стругы» синонимично лексеме «ручьи» — в источниках эти написания заменяют друг друга.
Я предлагаю видеть здесь билингву, скрещение двух синонимов. Таких пар в «Слове» несколько: «туга и тоска» (туга — тоска), «свет — заря», «свычаи — обычаи». В этот ряд помещаю — «ручьи и стругы» («ручьи — стругы»).
Переводим: «река Стугна скудную струю имея, вбираешь чужие ручьи — струги, рострена к устью».
Стеллецкий угадал близкое значение глагола. Оно подсказывается содержанием отрывка. Но корень «трен» более нигде не встречен.
Может быть, «ростерена»? Контекст противоречит этому смыслу.
В казахском языке есть «терен» — 1) глубокий, 2) содержательный. Терен су — глубокая вода. Терен ой — глубокая мысль; терен магналы соз — слово с глубоким смыслом. Но значение «глубокий», по–моему, вторично. Слово происходит от «тер» — собирай. Терен — причастие прошедшего времени, буквально «собранное», «содержательное», «умноженное». Оно могло одинаково выступать и в значениях — «увеличенное в объеме», «расширенное в плане». Мне представляется возможным, что вначале это образование выражало именно увеличение площади (если применять его к земле, к рекам и подобным объектам).
Диалектная форма тipiн (татарское), вероятно, предшествовала славянской палатализованной — «ширина».
Таким образом, считаю, что рострена могла быть старой формой глагола расширена.
«Слово» — уникальный памятник, в котором сохраняются многие тюркские лексемы в их самых первых значениях. Невидимый тюркизм — одно из главных доказательств подлинной древности «Слова о полку Игореве», в основе языка которого лежит южнорусский диалект XII века.
П р и м е ч а н и я
1. Mazon A. Le slovo d'lgor, 1940, стр. 66–67.
2. Ярослав Осмомысл. Сб. статей в честь акад. А. И. Соболевского. Сб. ОРЯС АН,т. 101, № 3, стр. 199–202.
3. Слово о полку Игореве. М., 1967, стр. 171.
До куриц тмутороканя
Всеслав
«изъ Киева дорискаше до куръ Тмутороканя».
Мусин–Пушкин решил, что князь, «рыскал до Курска и Тмутороканя», поэтому и писал «Куръ» с заглавной буквы.
Ныне принято объяснение Д. С. Лихачева — «до куръ = до петухов», подразумевая «до пения петухов». Такое прочтение не согласуется с грамматикой (не говоря уже о смысловой искусственности). Опрощая грамматическую схему, мы получаем единственное число именительного падежа — «кура Тмутороканя». Таким образом, не до петухов скакал Всеслав, а до куриц («до кур»). Пренебречь этим нюансом нельзя. Чтобы прийти к нужному Д. С. Лихачеву выводу, следует дописать недостающую форму — «до куровъ Тмутороканя».
Я предлагаю рассмотреть выражение «до куръ Тмутороканя» и с другой стороны. Есть тюркское слово «кура» — стена, ограда (в современном татарском — кура, в казахском — кора). Древность его доказывается тюркскими памятниками X–XI веков. Происхождение его прозрачно — от корня «кур» — строй, воздвигай; (курган — крепость, постройка; курма — тоже; куран — тоже, курм — тоже)1.
В «Слове» ещё не употребляется лексема «стена» (она германского происхождения и пришла в русский язык позже). Ее эквивалент — «забрало» («въ Путивле на забрало»).
Стена русского города Путивля — забрало; стена половецкого города Тмутороканя — «кура».
Родительный падеж множественного числа — «кур». Таким образом перевожу: Всеслав «доскокал до стен Тмутороканя». «Кура» — ещё один невидимый тюркизм «Слова». Переписчик мог уже не знать древнего значения этой лексемы, но сохранил ее без перевода и толкования благодаря тому, что она звучала знакомо. В русском языке были формальные аналоги. По этой причине могли сохраниться и некоторые другие невидимые тюркизмы:в «Слове» и прочих памятниках.
П р и м е ч а н и е
1. Подробнее см.: В. В. Радлов. Опыт словаря тюркских наречий. Т.1—4, Спб, 1888—1911.
Птица горазда
Ни хытру, ни горазду,
ни птицю горазду
суда Божiа не минути.
Мусин–Пушкин: «какъ бы кто хитръ, какъ бы кто уменъ ни былъ, хоть бы птицей леталъ, но суда Божия не минетъ».
Приведена ходовая церковная пословица. В одной из редакции «Моления Даниила Заточника» (XIII век) эта пословица выступает в таком виде: «суда де божия не хитру уму ни горазну не минута».
Здесь опущена таинственная «птица горазда». В. А. Жуковский и П. П. Вяземский предлагали читать «гораздый по птице», что могло по их мнению значить — умеющий гадать по полету птиц.
Другого объяснения не было.
Нам сегодня кажется естественным поклонение древних могучим зверям — тотемам. Даже кабана на знамени можно понять, все же с клыками. Но мы не можем понять египтян, которые обожествляли блохастого краснозадого павиана только за то, что он первый криками встречал солнце. И мы не можем понять фараонов, которые останавливали войско, чтобы не помешать священному насекомому–скарабею сделать свое великое дело. Мы стыдливо прикрываем таинственной вуалью имени обыкновенного навозного жука, созидающего шарики. Магия знака была столь сильна, что этот скромный круглый комок навоза отождествлялся с самим солнцем. Сила формы превалировала над гнусным бытовизмом содержания.
Заурядный петух в Индо–Европе почитался как божество восходящего солнца, символ жизни и воскрешения на том же основании, что и египетский павиан. Именем петуха называли себя народы, и изображение его становилось гербами империй. Петуха вышивали на коврах н рушниках, он венчает крыши храмов и домов и могилы, пока его не заменит новый символ огня — крест, получивший имя свое от старого доброго петуха — солнца.
И вожди славянского христианства не стеснялись бороться с петухом. Они ему угрожали в своих церковных формулах страшными карами, как самому главному врагу греческой религии.
Ни хытру, ни горазду,