Вот каков был их нехитрый план: проскользнуть в коридор верхнего ущелья; бесшумно спуститься по нему (разумеется, босиком) мимо высеченного в скале и адресованного путешественникам предупреждения, которое толкователи переводят как «Лучше не надо»; не прикасаясь к ягодам, растущим тут неспроста, сбежать по правой стороне; наконец, приблизиться к стражу на пьедестале, вот уже тысячелетие спящему и не имеющему намерений просыпаться; и влезть в открытое окно. Один из них будет ждать снаружи, у Трещины Мира, пока двое других вынесут Золотой Ларец, а если они кликнут на помощь, он пригрозит ослабить железный зажим, стягивающий Мировую Трещину. Забрав Ларец, они проведут в пути всю ночь и весь следующий день, пока караваны облаков, окружающие предгорья Млуны, не укроют их от Владельца Ларца.
Дверь в ущелье была не заперта. Они, затаив дыхание, спустились по холодным ступеням — Слит шел впереди. Аппетитные ягоды каждый из них удостоил лишь жадного взгляда, не более. Страж на пьедестале не шелохнулся. Слорг влез наверх при помощи лестницы, найденной в известном Слиту местечке, — поближе к железным тискам, стягивающим Мировую Трещину, и застыл начеку, сжимая стамеску, а его товарищи тем временем проскользнули в дом; ни звука не издали они. Слит и Сиппи обнаружили Ларец тотчас же. Казалось, все идет по плану, оставалось только убедиться, что это тот самый Ларец, и удрать с ним из ужасного места. Укрывшись за пьедесталом, так близко от стража, что чувствовалось тепло его тела, отчего, как ни странно, застыла кровь в жилах самого храброго из них, они сбили изумрудный засов и открыли Золотой Ларец: и в свете искр, искусно высеченных Слитом, они приступили к чтению, но и этот слабый свет заслонили телами. Какова же была их радость, не омраченная даже опасностью положения — между стражем и пропастью, — обнаружить, что Ларец содержит пятнадцать несравненных од, написанных алкеевой строфой,{3} пять сонетов — без сомнения, лучших в мире, девять баллад на провансальский лад, не имеющих равных в сокровищнице мировой литературы, поэма во славу ночной бабочки в двадцати восьми совершенных стансах, отрывок в сто строк белого стиха неслыханной искусности, а также пятнадцать стихов, за которые ни один издатель не посмел бы назначить цену. Так они читали бы их и перечитывали, проливая слезу умиления по поводу воспоминаний о милых пустяках детства и дорогих голосах, навсегда умолкнувших далеко отсюда; но Слит повелительно указал на дорогу, приведшую их сюда, и загасил свет; Слоргу и Сиппи ничего не оставалось, как вздохнуть и взяться за Ларец. Страж продолжал спать сном, не потревоженным тысячелетие.
Уходя, они заметили неподалеку от окраины мира тот самый стул, на котором высокомерный Владелец Ларца не так давно сидел и в эгоистическом уединении смаковал прекраснейшие из песен и стихов, о которых мог лишь мечтать любой поэт.
Они молча подошли к подножию лестницы и вздохнули было с облегчением, почти миновав ее, но в этот самый потаенный ночной час некая длань в верхних покоях зажгла ярчайший свет, зажгла абсолютно безмолвно.
На мгновение он показался им обыкновенным светом, не более пугающим, чем любая резкая вспышка во тьме, но когда он начал преследовать их, подобно всевидящему оку, наливающемуся кровью оттого, что взгляд становится все пристальнее, — тут-то все их воодушевление и улетучилось.