А именно:
— Знаешь, я купила «казаки». Дорого. Правда, они вне времени, как кроссовки, и ничего это не глупость, а вовсе даже правильная покупка?
— Правда, Катька, — сказала мне подруга А.
— Да кто бы сомневался, — хихикнула подруга О.
— Если клевые, то скажи, где брала, — ответила подруга И.
И все было бы хорошо… Если бы какой-то черт не дернул меня позвонить подруге М.
— Знаешь, я купила «казаки». Дорого. Прав…
— Вот ведь дура, их никто уже и не носит, — немедленно ответили мне.
Два дня не разговаривали. На третий я ее простила. Ну да, подруга М. у меня одна, да и я у нее одна — куда ж нам теперь деваться. Но я, честное слово, когда-нибудь ее за прямоту удушу. Охужэтимнеродители!
Про страшные книжки
Ох, тяжела ты, доля Достоевского! Ох, блин, как же ты тяжела! Я не разгружаю вагоны, я не управляю космическими полетами, я даже пол не мою, блин. Я всего лишь пишу малюсенькую книжку, где в конце все умерли, а перед тем, как умереть, поели друг друга заживо, ну и еще там дрались по-всякому и немножечко занимались сексом. Всего три героя — мальчик, девочка и Прошлое — а сколько мук, елки-палки!
Девочку я возненавидела где-то с пятнадцатой страницы. С шестнадцатой меня уже несло, как мусорный пакет с балкона.
Ну ничего не могу с собой поделать: как только текст достигает своего пика (читай: читатель должен трястись от страха и нервно оглядываться по сторонам), меня пробивает нездоровый и совершенно катечкинский смех.
Оно смотрело на нее, пустые глазницы сочились…
Пустые глазницы сочились…
Пустые глазницы сочились…
Какого черта там сочится, если они пустые? И вообще, что за дебильное слово «сочились»? Горели! О, горели — лучше!
Пустые глазницы горели…
Пустые глазницы горели…
Пустые глазницы горели…
Блин, это не чудовище, а дворник какой-то похмельный в поисках протирочной жидкости. Может, ну их в задницу, эти глазницы? Может быть, без глаз? О! Без глаз — это зыко.
— Дима, а если к тебе придет дрянь без глаз, ты в штаны наваляешь?
— Чиво?
— Ну вот без глаз кто-нибудь… к примеру, монстр?
— То есть совсем без глаз?
— Ну не совсем… Без глаз-то, наверное, не придет — на пороге споткнется… Ну, короче, без глаз спереди. И вообще какая разница?
— Без глаз спереди — это значит, глаза — на заднице?
— Это значит, что ты дурак… Ну ладно, пусть глаза на заднице. Пусть! К тебе придет дрянь, у которой совершенно ничего нет на лице, и встанет напротив. Страшно?
— Не-а, смешно.
— ?
— Ну у нее же, у дряни твоей, глаза на заднице. Разве не смешно?
— Бугагагага… Нет… Погоди! Не смешно! Если у нее глаза на заднице, а она стоит перед тобой, то как ты эти глаза увидишь?
— Э-э-э… Никак.
— Что и требовалось доказать.
Итак.
Оно смотрело на нее. Его лицо, точно большая бесформенная маска, переливалось всеми оттенками красного. Ева попятилась в сторону и увидела…
…глаза на заднице.
Так, взять себя в руки, перестать ржать, настроиться на рабочий лад.
Ева попятилась в сторону и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола.
Отличненько, отличненько!!! Дальше.
…и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола, в то время как глаза висят на жо…
Блин! БлинБлинБлин!
Ева попятилась в сторону и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола. Точка.
Оно парило.
Зыко-зыко-зыко!
Глаза хлопали и жалобно смотрели.
— На заднице, — машинально отметила Ева, смачно плюнула и вышла в другую комнату.
И вот так всегда.
Не лезет из меня Достоевский. Точнее, он лезет, но начиная с шестнадцатой страницы мне приходится давить своего унутреннего водопроводчика с его сортирным юмором, а он, зараза, живуч.
Ладно… пойду работать дальше… У меня там как раз постельная сцена по курсу. Могу себе представить…
Про вещизм
Знаете ли вы, что если нажраться корня Пуэрарии Мирифики, то у вас сразу же вырастет грудь?
Э-э-э…
Все верно: у меня очередной кризис, и я опять схожу с ума. Клиническая картина будет продолжаться до середины февраля, вплоть до того самого дня, когда мне привезут новый шкап.