Я бы проиграла на почте — там нельзя выиграть. Коробки в два раза меньше моих динозавров, и женщина с грудным голосом, и все какие-то несчастливые — как будто части своих сургучных передач, «Помни, что я про тебя помню, не забывай». Но я была в красном, с красным носом и динозаврами, и женщина с грудным голосом складывала мои посылки, а несчастливые помогали заполнять бланк и охали, что я такая неэкономная и так завышаю цены на мезозой. Мы резали картон на квадратики, подпихивали их под плюшевые бока, и ругались на бесконечные бланки, и смеялись над чьей-то фамилией. Когда я уходила, они желали мне счастья, своими пластиковыми собесовскими ртами желали, и это самое нарядное, что в них было, — в рот не помещающиеся рты.
А дальше получился книжный. Ничего другого и не могло бы получиться. Полки-столики-лестницы — мне нужно два любовных романа, два тома классики, новый Кинг и алфавит. Я купила девять книг. Десятая была плохая, но с фотографией. Я не для себя ее покупала — в подарок.
— Вы так на нее похожи!
Она провезла книжкой по магнитному квадрату.
— Очень похожи! Только, конечно, моложе.
— И как вам она?
— Веселая девка! — Она начала выбивать другие книги.
А потом я гуляла по бульварам. По Черноморскому, Чонгарскому и Симферопольскому. Змейкой. Змеей. Веселой девкой без башки. Сучкой в красном. И, конечно же, к маме пришла. Сучки всегда приходят к маме.
— Ма, я веселая? — спросила у нее я.
— Чудо мое глупое, — ответила мне она. — Что-нибудь за сегодня придумала?
— Про весну напишу, — ответила ей я.
— Кто же про весну не читал? — хмыкнула мама. — Разве про нее можно по-новому?
— Она будет как будто бы в руке.
— Тоже мне — роскошь. — Мама еще раз хмыкнула и села на диван. — И как же это ты сделаешь? Как будто бы они весны не видели…
— Я напишу им «На, возьми!»
— И этого будет достаточно?
— Не знаю. Но я по крайней мере попробую.
— Ты прямо так и начнешь?
— Да, я так и начну.