Каждое утро София просыпалась под нежное воркование горлиц, которые поселились прямо под окном ее комнаты — на старой, разлапистой ели. Под этой елью ее старшие братья, устраивали шалаш, когда приезжали домой на каникулы, и иногда, в особо жаркие дни, разрешали Софии поспать в нем ночью. Утром же София быстро одевалась, заправляла кровать и бежала в сад — проверить как там Ландыш, кокер-спаниель, Уга — черепаха, и, главное, не съели ли улитки за ночь молодые побеги салата, взошли ли базилик и укроп, распустились ли розы и цинии, и можно ли украдкой от взрослых съесть немного незрелого крыжовника. Ведь взрослые ничего не понимают в еде! Они ждут, когда крыжовник станет мягким и сладким! Разве после этого его можно есть! Он должен быть хрустящим и кислым как лимон, чтобы глаза сами зажмуривались от кислости. Потом в сад спускалась мама с большой плетеной корзиной, и они шли срезать цветы. Ландыш тыкался мокрым носом Софии под коленки, и она убегала вперед. Прежде чем срезать цветы, мама долго их рассматривала, не только выбирая самые красивые и самые раскрывшиеся, но и стараясь не оставить сад голым и неприглядным, срезав слишком много. Потом она расставляла цветы по вазочкам, стаканчикам, кувшинчикам, все время что-то меняя и подправляя. В результате получались не просто букеты, а как будто перенесенные в дом клумбы - маленькие островки сада. Иногда София брала с собой кобальтовую кружечку и пока мама срезала розы, гвоздики, лилии, клематисы, жимолость собирала к завтраку землянику и малину. Завтракали на улице, или, если накрапывал дождь, - на увитой виноградом и глицинией террасе. Даже манная каша, которую зимой София долго размазывала по тарелке, чтобы потом пожаловаться, что ее невозможно подцепить, эта же самая каша летом казалась кремом, или мороженным — София украшала ее земляникой, малиной, съедобными цветочками анютиных глазок и фиалок, иногда посыпала лепестками роз. Потом она шла в свой садик, и копалась там до обеда: устраивала сады и домики для муравьев, делала дорожки, обкладывала их привезенной с моря галькой, посыпала песком, делала воротца из палочек, арки из веток спиреи, а еще играла в гвоздочек — забиралась тайком от ворчливого садовника Карло в пристройку с инструментами, пустыми горшками, удобрениями и прочим садовым инвентарем, открывала при помощи отвертки коробки из-под кофе и леденцов монпасье, набирала мелких гвоздей и наряжала их в разноцветые платья из цветов, как будто это были принцы и принцессы, придворные дамы и их служанки: на “прислуге” особенно хорошо “сидели” простенькие платья из ромашек или флоксов, но они трудно натягивались на гвоздики и иногда рвались. Дамы побогаче могли позволить себе бархатцы и ноготки, балерины щеголяли в юбочках из далматской ромашки, ну а королевы и принцессы облачались в роскошные вечерние платья из роз или колокольчиков. Сложнее было одеть кучера, дворецкого, лакеев, принцев и королей, почти все цветы больше походили на юбочки, чем на штанишки, но некоторые нераскрывшиеся бутоны все же могли сойти за старинные бриджи. Чаще кавалерам приходилось довольствоваться зелеными мундирами из незрелых ягод крыжовника. Вообще из цветов можно было сделать все: чепчики, шляпки, короны, мантии и даже карету — из синего ядовитого аконита: надо было только оторвать часть лепестков и вынуть изогнутые пестик и тычинки, напоминавшие головы лошадей. Карло звал его «башмачки» и запрещал до него дотрагиваться.
Обедали снова на улице, на террасе. Потом наступала такая звенящая тишина, что казалось будто звенит сам раскаленный воздух, а не оркестр цикад на соснах. София устраивалась в гамаке под огромной ивой и мечтала о своем саде, листая толстенную книжку про английские сады. Она думала, как переделает здесь все, устроит бассейн, беседку из роз, огромный пруд — чтобы можно было кататься на лодке, ручьи, речушки и мостики... Ландыш засыпал первым.