Летом мы с отцом проводили в саду весь день. Отец там даже спал — он натянул гамак между двумя раскидистыми, специально сформированными робиниями, закрепил полог от комаров, посадил под деревьями душистый табак, гвоздики, матиоллу и блаженствовал, засыпая то под настойчивое квакание, то под назойливое жужжание комаров, запутавшихся в тюлевом пологе. Но и в дождливые дни нам не было скучно. Во-первых, у нас была оранжерея, где мы могли копаться с растениями даже когда за окном лило как из ведра, а во-вторых, ведь и любимое занятие может надоесть, если заниматься им каждый день безо всякого перерыва в течение 6 месяцев. Поэтому мы бывали даже рады первым осенним дождям. Я отправлялась в оранжерею, летом в ней было слишком душно и долго там играть мне не разрешали. Мир оранжереи был поистине удивительный и загадочный: ряды цветочных горшков всевозможных размеров, лохани с разными смесями, окаменелости, морские раковины, камни, похожие на птичьи яйца, пустые клетки, старинные амфоры и кувшины, аквариумы, кадки с лимонами, пальмами, кактусами исполинской величины, горшки и ящики с агавами, кордиленами. В самой укромной части оранжереи размещался пруд с гигантскими лотосами, мама сказала мне, что лист такого лотоса может выдержать вес ребенка, поэтому однажды, когда родители уехали в питомник, я залезла на лист, взяла пластмассовую лопатку и начала плавать по этому прудику как дюймовочка на листе кувшинки. Вдруг вдалеке послышались чьи-то шаги, я быстро спрыгнула с листа, помчалась к выходу, но на бегу сшибла несколько пустых горшков, один из которых разбился. Пока родители были заняты разгрузкой новых растений, я аккуратно собрала черепки и сложила их в тазик — черепки тоже не выбрасывались, их клали на дно горшков, чтобы вода не застаивалась и корни не подгнивали. Я не хотела говорить маме про разбитый горшок, ведь тогда мне пришлось бы признаться и в том, что я нарушила мамин запрет. Меня не пугало наказание: мама почти никогда не наказывала меня. Просто я знала, что мама сильно огорчиться из-за того, что я расту непослушной девочкой. Но я знала и то, что правда рано или поздно вылезет наружу, так бывало всегда: и когда я съела много шоколадных конфет и запрятала фантики под обшивку дивана, и когда я сорвала для своей принцессы-гвоздочки большой, только что распустившийся георгин. Поэтому я решила сказать правду. Так мама огорчиться только один раз: из-за того, что я залезла без разрешения на лист лотоса, а если я ничего ей не скажу, и она сама узнает правду, она огорчиться два раза: и из-за того, что я залезла на лист, и из-за того, что скрыла это. Мама почти не ругала меня, именно потому, что я сама во всем призналась. И еще потому, что мама отличалась от всех остальных взрослых тем, что не была до конца взрослой: она подпрыгивала от радости, бегала со мной наперегонки, «всерьез» играла со мной в куклы и понимала, как здорово покататься на листе лотоса - как на лодочке! Или спрятаться в огромном сундуке.