Не менее зловредно и следующее: перечисляя три ипостаси и называя несозданным Отца и Сына и Духа, он принимает также непостижимость Отца и Сына и Духа, а что неделим Отец, Сын и Дух – это явное нечестие и чуждо христианскому и православному учению. Неделимость и делимость – как одно, так и другое, имеет приложение к Божеству триипостасному, деление приписывается Лицам, нераздельность же прилагается к единичной природе Божества, и ни одно из этих выражений не употребляется само по себе и безотносительно, без присоединения другого слова, специально прилагающегося к Божеству, но с одним другое, как и Григорий Богослов учит, что Божество неделимо в разделенном[628]. Итал, перечисляя Лица, то есть ипостаси, назвал неделимым Отца и Сына и Духа, что представляет полную нелепость, ибо, упоминая ипостаси и Каждую из них называя отдельно, он ввел нераздельность. Уже самые эти выражения – Отец, Сын и Дух – вводят делимость, и если это не бессмысленно, то во всяком случае нечестиво и склоняется к ереси Савеллия. И Поелику подсудимый не мог избежать обличения из самой истины, должен был признать свое заблуждение и изъявить готовность предать анафеме свое учение.
Далее читалось положение: «Верую во единородного Сына Божия, неизреченно рожденного от Отца прежде веков и в последние времена принявшего от Девы Марии плоть и разумную душу, то есть плоть, одухотворенную разумной душой, и Бога, и человека вместе и одну ипостась из двух естеств, из коих одно имел всегда, другое же воспринял». И здесь оказалось несогласие с нашим учением. Ибо, когда Итал говорит об естествах Христа, что одно Он имел, а другое воспринял, выражение имел – ἔσχεν – прямо привносит мысль о Сыне как втором после Отца, каковую мысль святая и кафолическая Церковь предала анафеме как нелепую и причастную арианской ереси, ибо никогда, ни даже в самую малую частицу времени, мы не считаем Сына рожденным после Отца, но всегда Отцу собезначальным и совечным. Хотя Итал присоединил к слову ἔσχε слово ἀεί, дабы отвлечь от понимания простейших, но от более совершенных не скрылось его заблуждение, ибо чрез выражение ἔσχε он показал рождение в позднейшее время и иносущность, а чрез слово ἀεί выставил в Сыне постоянство и непреложность дарованного Ему, по его странным понятиям, Божества, что, отвергая, мы веруем во единого в двух естествах Сына Божия, сохранившего естество, которое было, и воспринявшего другое, которого не было.
И другая еще глава, заключающая в себе верх нечестия, читалась так: «Верую в Сына Божия, не в человека простого и не в Бога бестелесного, не призрачно видимого или осязаемого, не в человека простого, рожденного и впоследствии обожествленного, но в Бога вочеловечившегося, и не в человека Богоносного, но в Бога плотоносного». То самое учение, которое давно уже Григорий Богослов отверг как безумное или, лучше, нечестивое, введенное Аполлинарием[629], наш новый учитель принял в целости и признал за свое собственное, а как и доказательства были тут же налицо, то он не мог сослаться ни на какое облегчающее обстоятельство, но имел против себя осуждение от самой истины. Ибо, когда были прочитаны изречения Богослова, находящиеся в упомянутой главе, они очень обуздали его дерзость. Место Григория Богослова читается дословно так: «Убежденные в этом, пусть они не предаются негодованию, но да постыдятся; пусть не одолевают нас ложью, но да сделаются более скромными, да изгладится на воротах великая эта и удивительная программа и проповедь православия, которою они встречают входящих, расспрашивая и расследуя насчет слов – должно поклоняться не человеку богоносному, а Богу плотоносному. Что может быть бессмысленней этого? Хотя с этим изречением много носятся наши новые глашатаи истины и хотя оно при быстрой перестановке слов имеет некоторую софистическую приманку и сходство с фокусом, который может забавлять простецов, но на самом деле оно представляет собой смешную и глупую вещь. Ибо если кто переменит слово ἄνθρωπος и слово σάρξ на слово Θεὸς (одно принимаем мы, другое они), то что он получит при посредстве этой странной и богопознательной перестановки? Должно поклоняться не плотоносному, но Богу человеконосному. Какая нелепость! Так ныне возвещают нам скрытую после Христа мудрость, о чем прилично проливать слезы. Ибо если за тридцать лет началась вера и почти четыреста лет прошло после явления Христа[630], то тщетно в такой промежуток времени Евангелие наше, праздна и вера наша и напрасно мученики приняли страдания, напрасно народу предстоятельствовали таковые и толикие предстатели, это есть предмет поэзии, но не веры!»[631]. Так как великий богослов заклеймил позором и отверг эту еретическую программу, которую ныне Итал принял в изложение своей веры, то и царство наше, не нуждаясь более в дальнейшем расследовании, сейчас же признало достойным осуждения как учителя, так и его учение.