«Одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть»[327]. ...Апостол воспользовался примером или подобием: как не существовавший прежде грех вошел в мир через Адама, так и через Христа уготована жизнь, когда ни у кого не оставалось праведности. «Смерть перешла на всех людей»[328]: кои грешат, те и умирают, ибо смерть не пребыла на Аврааме, Исааке и Иакове, о коих Господь сказал: «У него все живы»[329]. Здесь апостол называет всех мертвыми потому, что при множестве грешников не берутся во внимание немногие праведники: «Нет делающего добро»[330], или: «Всякий человек ложь»[331]. Смерть перешла на всех тех, кои жили по человеческому обычаю, а не по божественному. И немного далее: «Смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими подобно преступлению Адама»[332]: смерть господствовала над всеми потому, что тогда не было различающего праведное и неправедное, или же над теми, кои преступили заповедь, как Адам, то есть над сынами Ноя, коим дана была заповедь – не есть душу в крови, и над сынами Авраама, коим заповедано обрезание, равно как и над теми, которые помимо заповеди пренебрегли естественным законом. «Который [Адам] есть образ будущего»[333]: как Адам произошел не от супружеского сношения, так и Христос родился от Девы по действию Святого Духа, или же, как говорят некоторые, образ по противоположности, то есть как Адам – глава греха, так Христос – глава праведности. Но дар благодати не как преступление, – чтобы не увидели равенства в образе. Ибо если преступлением одного подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного человека, Иисуса Христа, пре избыточествуют для многих. Более имеет силы благодать в оживлении, чем грех в умерщвлении, потому что Адам умертвил только себя и своих потомков[334], Христос же освободил и тех, кои тогда были в теле, и тех, кои потом имели быть.
Если бы, полагаясь на свой великий талант и знание, я был уверен в том, что легко могу исполнить обязанность наставления, то и тогда я не мог бы выступить на столь высокое дело без великого страха пред трудностью его. Однако мне должно писать к Деметриаде, деве Христовой, деве знатной[336], деве богатой и, что гораздо важнее, блеском веры превосходящей и знатность и богатство. Насколько легко хвалить при такой выдающейся добродетели, настолько трудно учить. Чего недостает той, которая, будучи рождена знатною, воспитанная во величайшей роскоши и увеселениях, при всех удовольствиях жизни, вдруг порвала со всем и все чувственные блага променяла на доблесть духа, которая пресекла цвет наступающей юности мечом веры, то есть волею, и, распиная со Христом плоть свою, освятила Богу жертву живую и священную и из любви к девству презрела надежду на потомство знатной крови? Удобен и легок путь речи, воспламеняемой самым обилием материи. Но нам, коим предложено писать наставление деве, а не хвалу, следует идти иным путем и изображать не столько существующие, сколько желаемые доблести, не столько восхвалять прошедшую жизнь, сколько утверждать предстоящую часть жизни. Это в высшей степени трудно исполнить по отношению к той, в которой проявляется столь сильное стремление к научению и к совершенству, что ему едва ли может быть равно самое совершенное учение. Она помнит, какие богатства и славу мира сего она отвергла, от каких удовольствий отказалась, какими прелестями жизни пренебрегла. Она не удовольствовалась общим и умеренным образом жизни и нашла нечто новое и необычное, стремясь к особенному и чрезвычайному. Она хочет, чтобы не только образ жизни, но и обращение было удивительно. Знатная в мире, она хочет быть еще более знатной у Бога, ищет драгоценного в нравах, презрев в делах. Какое обилие таланта может насытить такую жажду совершенства, такой пламень благочестивой мысли? Какая сила, какое обилие речи может в словах выразить то, что заключается в действительности? Нам, по мере наших сил прилагающим старание к восхвалению скинии Божией, должно быть оказано снисхождение. Мы не опасаемся, пиша к столь знатной деве, впасть в болезнь зависти, ибо мы пишем по просьбе или скорее по приказанию святой матери ее, потребовавшей этого от нас присланным из-за моря письмом; это показывает, с каким усердием и с какою заботливостью насаждала она в дочери святое семя, желая, чтобы оно тщательно было орошено другими. Итак, без всякой дерзости и честолюбия мы приступаем к настоящему труду; надеемся, что незначительность нашей талантливости найдет себе поддержку в вере матери и в достоинстве дочери.
326
Текст приводится по изд.: Кремлевский А. История пелагианства и пелагианская доктрина. Казань, 1898. С. 36 – 37.
327
Рим. 5: 12. Толкование этого места представляло собой один из ключевых вопросов в пелагианских спорах; его толкование является парадигматическим также и в плане формирования различных антропологических моделей в истории христианской мысли. Приведем выдержку из труда о. Иоанна Мейендорфа: « Библейский текст, сыгравший решающую роль в споре Августина с пелагианами, содержится в Послании к Римлянам 5,12. Павел, говоря об Адаме, пишет: „...как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла на всех человеков, потому что в нем все согрешили [eph ho panics hemarton]“. В этом месте и содержится главное затруднение для перевода. Последние четыре греческих слова были переведены на латынь выражением in quo omnes peccaverunt – „в ком [то есть в Адаме] все люди согрешили», и этот перевод служил на Западе оправданию доктрины о вине, унаследованной от Адама и распространившейся на всех его потомков. Но такой смысл нельзя было извлечь из оригинального греческого текста – византийцы же, разумеется, читали греческий оригинал. Оборот eph ho – сокращение от epi в соединении с относительным местоимением ho – можно перевести как „потому что», и именно такое значение принимается большинством современных ученых, независимо от их конфессиональной принадлежности. Такой перевод позволяет понять мысль Павла так: смерть, которая была „возмездием за грех» (Рим. 6: 23) для Адама, еще и наказание, применяемое к тем, кто, как и Адам, грешит. Следовательно, прегрешению Адама придается космическое значение, но не утверждается, что потомство Адамово „виновно», как был виновен Адам, разве что и потомки тоже грешат, как он грешил» (Мейендорф И., прот. Византийское богословие: Исторические тенденции и доктринальные темы. Минск, 2001. С. 207 – 208).
334
Далее Марий Меркатор поясняет, в каком смысле Пелагий говорит о потомках Адама: согласно Пелагию, это те, которые подражают Адаму в нарушении воли Божией.
335
Перевод А. Кремлевского; текст приводится по изд.: Кремлевский А. История пелагианства и пелагианская доктрина. Казань, 1898. С. I – XLIII.