Но шли недели, а птицы прилетали и улетали, как обычно.
Начался новый год, и у нас с Фабьенной было уже восемь рассказов. Восемь мертвых детей и несколько мертвых животных. Все мертвые дети, кроме одного, были похоронены, но когда книгу в конце концов опубликовали, единственный непогребенный ребенок привлек гораздо больше внимания, чем все остальные. Это был младенец одного дня от роду, появившийся на свет живым и умерший, потому что его матери, девушке не старше Джолин и тоже незамужней, необходимо было скрыть факт его рождения. Казалось логичным, что такое несчастное создание не удостоилось надлежащих похорон. Тем не менее должна признаться: записывая то, что диктовала Фабьенна, я чувствовала тошноту и покалывание в горле. Я не стала возражать против того, как она избавилась от младенца, но потом некоторое время кормила наших свиней торопливо и не задерживалась у корыта ни секундой дольше необходимого.
В этих рассказах также фигурировали мертвые мужчины и женщины, но кем они были и как встретили свою смерть, не имело особого значения. Подобно взрослым в нашей жизни, они были не более чем деревянными столбами на обочине дороги. Но их призраки, как и кладбище, вызывали у нас интерес.
«Сколько людей вы убиваете в своих рассказах», – ворчал месье Дево. Но как он мог не видеть того, что мы уже знали? Математика мало что значит, когда речь заходит о смерти.
(Возможно, математика не так уж важна и в жизни. Нужно только уметь считать и складывать. Да и эти навыки могут оказаться лишними. Если бы бог сказал, что отнимет у вас что-нибудь – зрение, слух или способности к арифметике, – что, по-вашему, было бы лучше – остаться слепым или глухим или разучиться считать? Кто-то наверняка со мной не согласится – например, лежавший в могиле старик Паскаль, которого месье Дево часто цитировал, как будто они были друзьями, ежедневно совершавшими совместные прогулки. Если бы не месье Дево, я, возможно, прожила бы все эти годы, так и не узнав о Паскале. Как это было бы досадно. Кстати, Паскаль – идеальное имя для одного из моих гусей, менее легкомысленного, чем трое его товарищей. Даже будучи гусенком, Паскаль держался с достоинством. Он следует за другими гусями, когда те проказничают, но видно, что душа у него к этому не лежит. Он бросается на почтальона и пугает кур только потому, что должен исполнять гусиное предназначение. Полагаю, он философ.)
Месье Дево называл эти рассказы макабрическими, но неизменно открывал нам дверь, когда бы мы ни приходили. Он не стеснялся в выражениях, говоря о нашей работе: незрелая, путаная, мрачная, однообразная, сумасбродная, небрежно выполненная. Иногда он шипел на страницу. Или стонал. Но мы видели, что он ждет наших рассказов с интересом. Даже с жадностью. Если мы не появлялись несколько дней, он жаловался, когда мы приходили в следующий раз.
– А чего вы ожидали? – спросила Фабьенна. – Мы не куры и не несем яйца каждое утро, не носимся туда-сюда с кудахтаньем.
Месье Дево ответил, что предпочел бы, чтобы мы были такими же надежными, как куры.
– Только не болтайте слишком много, – добавил он.
Однажды он сказал, что некоторые люди обратили внимание на наши частые визиты к нему домой. Фабьенна ответила, что было бы странно, если бы никто этого не заметил.
– Единственное занятие, которое всем нравится, – это мешать другим, – сказала она.
Месье Дево добавил, что объяснил им: по мере своих сил он дает нам образование, поскольку ему невыносимо видеть, как мы растрачиваем жизнь впустую. «Я хожу в школу», – возразила я, а он сказал: «Да, но Фабьенне тоже нужно учиться». Я ожидала, что она опровергнет этот довод и скажет ему какую-нибудь гадость, но она только пожала плечами и сказала, что мы его ученицы, поскольку сами так решили.
– Или… – Она оглядела дом, а затем предложила: – Вы можете сказать, что мы приходим к вам, потому что голодны. Вы можете сказать, что еда – лучшая приманка для молодых девушек.
Лицо месье Дево вспыхнуло и приняло оскорбленное выражение.
– Мадемуазель, я отношусь к вам почтительно, поскольку уважаю ваш ум.
– Так же, как уважаете ум ваших голубей?
Я засмеялась, хотя ни месье Дево, ни Фабьенна меня не услышали. Они пристально смотрели друг на друга, как два козла, готовящиеся к драке. Но такие моменты приходили и уходили. Часто именно Фабьенна находила другую тему для разговора, и тогда они вели себя так, будто никакой неловкости не было. Только однажды месье Дево не выдержал взгляда Фабьенны и сменил тему, сказав, что он не знает, слышали ли мы, но Сталин умер. Когда Фабьенна помедлила с ответом, я сказала тоном, почти таким же резким, как у нее, что не понимаю, какое отношение эта новость имеет к нам. Так я привлекла внимание их обоих: месье Дево назвал меня невежественной, а Фабьенна шикнула и велела перестать вести себя как идиотка. Меня не столько обескуражило их презрение, сколько вдруг поразила собственная глупость: раньше мне удавалось помалкивать, пока я сидела в углу и наблюдала за ними; следовало быть умнее и не давать им возможности найти между ними что-то общее.