Солодников: То есть, когда закон о том, что нельзя в публичных местах нецензурно выражаться или запрещено печатать это в газетах, будет отменен, мы сможем говорить о том, что наше общество как-то двинулось вперед?
Шнуров: Я думаю, это просто будет признание того, что этот язык существует. И мат таким образом вообще исчезнет, его просто не будет как некоей табуированной лексики. Если все это будет разрешено, то и до свидания. Как это происходит в тех же самых США, в совершенно пуританской стране, когда вдруг по их центральному телевидению вполне себе уместно слово «fuck». И никого это не интересует.
Эткинд: Но у них там тоже писк, знаете? Так: «Пик!»
Солодников: Но вполне считывается.
Эткинд: Ну, оно и по-русски считывается. Троеточие – считывается.
Солодников: Да. А я как-то все себя сдерживаю. Александр Маркович, вы согласны с тем, что закон о том, что запрещено нецензурно выражаться в СМИ и в публичных пространствах, говорит о некоей неразвитости нашего общества и нашей власти?
Эткинд: Да. И вот это расщепление или пропасть – они увеличиваются. Власть говорит о возвышенном, о духовных скрепах, о строительстве того или другого и требует этого строительства от каждого из нас. Ну а мы уходим в какие-то конуры, кухни или «Диалоги». Вот здесь уже замечательная публичная атмосфера. Но разница между этим частным пространством, где можно материться и даже разряжаться таким образом, – это такой секретный язык от всего остального, вот там – скрепы, а здесь – мат. Я, правда, думаю, что если бы это все вновь перемешалось, то всем было бы лучше.
Но по поводу группы «Ленинград» у меня есть вопрос к Сергею. Ты правда связываешь успех своей группы с тем, что ты и другие участники и участницы матерятся? У меня есть другое соображение: ты впервые, в таком масштабе и жанре, дал голос женщине. Смысл в том, что матерится у тебя женщина. Или, например, ты материшься, когда рассказываешь о женской судьбе, о женской доле – на лабутенах там или в сиськах. Все эти последние клипы – это развивающийся сюжет. Раньше это у тебя было не так сильно, а сейчас ты все больше идешь к тому, что группа «Ленинград» – о тяжелой женской доле.
Солодников: Сразу после Пугачевой – вы.
Эткинд: Пугачева не об этом.
Шнуров: Нет, Пугачева – как раз об этом. Дело в том, что группа «Ленинград» – это инверсия Пугачевой, это Пугачева за кулисами. Та Пугачева, которая не небожитель, а которая после концерта пришла в гримерку и вот там она поет своей домработнице о тяжелой судьбе без лабутенов. Дело в том, что мы живем во времена сильной женщины. Это было и раньше, просто так не актуализировалось, не было так выпукло и ярко. Женщина является сейчас двигателем всего, вплоть до экономики. Все новые коллекции: Prada, Guicci и так далее – они делаются в основном для женщин. Мужчины этим не интересуются. Новые автомобили? Мужчине, по большому счету, достаточно было бы апгрейденных «Жигулей». Всё. Это женский мир. Мы оказались в женском мире, и женщины, конечно же, стали – дурацкое слово, ладно, употреблю – пассионарными.
Эткинд: Пассионарная, значит, страстная – это я как профессор поясняю.
Шнуров: Культура становится тоже во многом обращена к женщинам. И даже если сейчас посмотреть в зал, можно увидеть, что женщин в полтора раза больше, чем мужчин.
А вообще «Ленинград» – это бытописательство. Как и любая группа, любой популярный артист. По большому счету, это всё про бытовуху. Все вот эти песни – они про сейчас. Если мы обратимся к Высоцкому – это тоже «поп», тот актуальный язык и та актуальная проблематика, которая была присуща 70‐м годам в Советском Союзе. И всё. Популярная музыка всегда обращена к речевым оборотам, к просторечию, это всё симуляция народного творчества, попытка написать песню «Эх, мороз, мороз», только про сейчас. Потому что мороз больше никого не волнует.
Эткинд: Но Высоцкий начал с имитации или творческого воссоздания гулаговских, лагерных песен. Он начал с лагерной интонации, потом это немного размывалось. И я бы с тобой не согласился: мне кажется, что Высоцкий – это о тяжелой мужской доле. Это о нем самом, о его мужских проблемах: алкоголе, любви, работе, отсутствии работы.
Шнуров: Высоцкого вообще сложно разобрать без Брехта, без вот этих зонгов. Недаром он театральный артист, недаром как раз это обращение к зонгу, к песне, подводящей итог какого-то театрального события, тому, что можно назвать моралью. Высоцкий – конечно же, последовательный брехтианец.