Эткинд: Это важная тема – гендерный подход к группе «Ленинград». Но так было, я думаю, и во времена Пушкина, и вообще практически всегда в России – большинство читателей были читательницами.
Шнуров: Да.
Эткинд: Еще один вопрос к тебе, Сергей. Ты часто употребляешь в своих интервью замечательное выражение «Эсхатологический восторг». Расскажи.
Шнуров: Да, это мое любимое выражение. Эсхатологический восторг – это, мне кажется, наиболее адекватный перевод слова «п*здец». В слове «п*здец» есть и положительная коннотация, и отрицательная. П*здец не всегда плохо, да? Это какое-то событие, яркое и большое. Скорее всего – пограничное. Скорее всего, связанное с экзистенцией. И это просто мой перевод – эсхатологический восторг. Потому что я не могу же на «Первом канале» говорить, что я – певец п*здеца. Поэтому я говорю: «Я – певец эсхатологического восторга».
Эткинд: А подробнее? Получается, ты перевел высокий штиль на мат и обратно. А что ты имеешь в виду? Эсхатологический восторг… Эсхатология – это про конец света, так?
Шнуров: Да.
Эткинд: То есть восторг по поводу приближающегося конца?
Шнуров: В слове «п*здец» как раз и присутствует бесповоротный конец, не отсроченный, а происходящий. Это подведение итогов. Понятно, что за этим «п*здецом» нет ничего. В этом смысле, конечно, это эсхатология.
Солодников: Я хочу сейчас обратиться к надзорным органам. Вы учтите, что мы сейчас втроем просто пишем автореферат и все слова, которые мы употребляем, – они исключительно часть автореферата «Мат и культура», штрафовать нас точно не надо.
Шнуров: Да-да-да. Все слова закавычены.
Солодников: Это все – научная работа.
Шнуров: Если я говорю «п*здец», это не значит, что я говорю «п*здец».
Солодников: Это значит эсхатологическая радость.
Эткинд: При публикации будут заменены троеточиями.
Солодников: Абсолютно. Я по поводу женщины. Один русский писатель, не буду называть его фамилию, сказал по поводу современного поколения: «В новом поколении произошло два основных нарушения матерного кода. Во-первых, мат перестал быть принадлежностью мужской культуры. Русские считали, что, когда женщина говорит матом, у Христа открываются раны. Либерализация мата привела к тому, что девушки, сломав антиженский импульс мата, стали сами употреблять мат как острую приправу к бытовому дискурсу».
Шнуров: Это абсолютная мифология. Женщины матерились всегда. Другое дело, что как раз невозможен был переход. В женской компании они матерятся. Считается неприличным, когда мужчина матерится при женщине. Но это все кодировки, которые существуют не так давно. Это наносное, это не обращение к несуществующей традиции. Если бы обезьяны придерживались традиций, мы бы сейчас вряд ли здесь сидели. А все так же, с*ка, ползали по пальмам. Поэтому традиции – не всегда хорошо.
Солодников: Александр Маркович, а вы что думаете по поводу этой цитаты?
Эткинд: Я думаю, что это чушь. Женщины матерятся и матерились всегда так же примерно, как и мужчины. Но что интересно, и это особенно для мата именно как непечатного языка, – что мужчины матерятся с мужчинами, женщины матерятся с женщинами и крайне редко, очень в особенных обстоятельствах интимности или агрессии, ну или вот как сейчас у нас здесь с вами…
Шнуров: А у нас что, интимность или агрессия?
Эткинд: Я думаю, у нас интимность в некотором смысле. Так вот в эти моменты мат переходит гендерные границы. То есть научным языком, я говорю, что мат является языком внутригендерной коммуникации. А раскрыть эти половые сообщества друг другу – это бы и значило позволить людям говорить откровенно, искренне, тем языком, который у них живет внутри, и говорить так с людьми противоположного пола. И то, что делает группа «Ленинград», – это шаг в этом направлении. Она создает модель коммуникации. Когда женщина, которая хочет очки как у Собчак, молится неизвестным богам, используя матерные слова, и мы всё это слышим.
Солодников: Интересно, а слом всех этих барьеров, границ, поверх барьеров, как у Пастернака, – у вас никогда не было сомнений, что, может быть, поверх барьеров – это не очень хорошо? Что в какой‐то момент барьеры все-таки помогают?
Шнуров: Я в принципе не человек сомнения. Если я что-то делаю, то я это делаю. Я думаю, здесь разговор о многообразии. Невозможно, чтобы все участники процесса были как группа «Ленинград», – ее достаточно одной. Но это необходимо, это должно быть.