Нет, российская история не более уникальна, чем другие имперские истории. Сочетание внешней и внутренней колонизаций – я уподобляю эти два вектора государственной экспансии двум головам на худосочном теле российского орла – в определенные моменты истории было характерно и для сухопутных, и для морских империй. Особенно много аналогий, конечно, между развитием России и Америки в XIX веке; об этих аналогиях писали многие, писал и я в моей давней уже книге «Толкование путешествий». Как и в России, движение американского фронтира на Дикий Запад оставляло позади себя гигантские и тоже дикие пространства, которые на деле оказывалось труднее, дороже и медленнее освоить, чем сам фронтир, когда он достиг западного океана. Другие, но отчасти и сходные проблемы переживали Австро-Венгрия, Оттоманская империя, ну и, конечно, Китай. Сейчас, мне кажется, с похожими трудностями в своих срединных территориях сталкивается объединенная Европа.
В одной из своих лекций вы говорили, что, когда при Александре III к власти пришли условные националисты, империя начала рушиться. К чему может привести нынешний взлет национализма? Этнические конфликты, которые регулярно вспыхивают по всей европейской территории России последние несколько лет, то же недавнее Бирюлево – это следствие того, что колониальная политика империи была такова, что «центру жилось хуже, чем покоренным народам»?
Центру и сейчас живется хуже, ведь центр России не Москва. Когда русские националисты говорят: «Хватит кормить Кавказ», они должны ясно понимать: чтобы кормить Кавказ, нужна Сибирь. То есть обращаться с этим лозунгом надо не к кремлевским властям, которые связали свое выживание с централизацией России, а к сибирским регионалистам. И, на мой вкус, лозунг «Хватит кормить Москву» имеет больше смысла; если ему последовать (а кто ему должен следовать? Сибирь, больше некому), все остальное приложится. Но в Москве, конечно, тоже люди живут. Мне легко говорить: я из Питера, а сейчас и вовсе за границей. Как напишет историк в 2050 году, распад империи никогда не был легким делом, но в ситуации внутренней колонизации он оказался особенно мучителен в метрополии, не в колониях.
В книге вы утверждаете, что правители России веками испытывали страх, но не перед внешним врагом, а перед «разнообразием своих подданных, русским и другими народами». То, как активно сегодня российские власти изображают борьбу с бездуховным Западом и погрязшей в грехе Европой, – тоже следствие этого страха, заигрывание с народом, которого она боится?
Все это так традиционно для русских и российских властей, что даже неинтересно. Просто надо понимать, что политика страха всегда – при Николаях I и II, при Сталине и Брежневе – вела к неадекватным жертвам и тяжким поражениям. Я даже думаю, что те, кто делает политику эту сегодня, в лучшие свои моменты понимают, куда это ведет, они тоже в университетах учились. И вот когда они думают о Крымской войне, о конце Первой мировой и начале Второй, о Молотове–Риббентропе, тут их охватывает еще больший страх, а под его влиянием они принимают еще худшие решения.
Вы пишете, что информация о крепостном праве исчезает на глазах из учебников по российской истории XIX века, притом что о рабстве в США до сих пор не смолкают дискуссии. С чем это связано? Почему история рабовладения в Российской империи перестала интересовать даже людей, интересующихся историей (о чем свидетельствует отсутствие российской и переводной литературы по теме)?
Я на самом деле помню, как в начале карьеры Путина спросили в телевизионном интервью, что он считает самым большим событием в российской истории, и он тогда ответил: «Отмену крепостного права». Сейчас это трудно себе представить. Теперь руководители силовых структур охотно называют себя новым дворянством. А и правда, как им еще объяснить и оправдать их сословные и наследственные привилегии? Но я не думаю, что история крепостного права перестала интересовать людей. У исторической памяти извилистые пути. В ней бывают латентные периоды, которые потом прерываются взрывоопасными вспышками интереса к вытесненному, но не забытому прошлому.
Какие еще важные для нашей истории темы сегодня все больше умалчиваются?
В моей книге предложена аналогия между двумя ресурсными зависимостями в истории России: средневековой зависимостью Новгорода и Москвы от экспорта пушнины и «современной» (без кавычек этого и не скажешь) зависимостью постсоветского государства от экспорта нефти и газа. Проблемы и особенности сырьевого государства – исторические, экономические, социокультурные, может быть, даже религиозные – остаются неизученными. Надеюсь, теперь, в ярком свете свежего исторического опыта, мы об этом начнем говорить много и со вкусом.