Три дороги в один конец
Водка, конечно, была, но ее пили так, в силу привычки — раз уж собрались теплой компанией, как же без пяти капель на каждый зубок?
— Преподаватель по немецкому — такая сука, — пожаловался Вовчик. — Третий раз к ней хожу. Нет, ну ты глянь, какая мымра! Назови цену, тебе отбашляют. И тебе нормально, и бедному студенту хорошо!
— А у нас все путем, — сказал Сашка, разливая водку по пластиковым стаканчикам. — Идешь на экзамен, суешь двадцать баксов в зачетку и можешь вообще молчать, все равно госоценка тебе обеспечена.
— Ты че! — Вовчик по праву хозяина комнаты сделал глоток, поморщился, запил соком. — Она у нас правильная. Вам, говорит, в жизнь вступать, вы, говорит, к ней должны подготовленными подойти. Настоящими специалистами! А на хрен художнику-дизайнеру немецкий язык? Я бы понял, если английский!
— У Зотика с третьего курса гепатит обнаружили, — сказал до того молчавший Зема. — Он вроде кровь пошел сдавать, а его завернули.
— Кровь-то на фига? — удивился Вовчик.
— Денег на дозу не было, — объяснил Зема.
— Так это ему на набережную надо было идти, — хмыкнул Сашка. — Там девочки с цепочками и сережками гуляют. Или хату какую-нибудь подломить. Ну, будем!
Выпили, серьезно уставились друг на друга.
— Ну, — Вовчик повернулся к Сашке. — Принес?
Тот молча положил на блюдечко несколько полиэтиленовых пакетиков.
— Новая дурь, — сказал он. — Мне все про нее объяснили. Пацаны уже пробовали. Ложку давай. И таблетку сухого спирта неси!
— На фига? — Вовчик возбужденно зашевелился. — У меня на кухне все оборудовано.
Если ты все делаешь не первый раз, если умеешь, то дозу приготовить несложно. Сложнее поймать вену, чтобы темный сладкий раствор вошел в кровь и сделал окружающую действительность безмятежно-счастливой. И не надо на одноразовых шприцах экономить. А то будет у тебя, как у Зотика. С гепатитом, говорят, жить можно — вылечиться нельзя.
Вернулись в комнату, сели на диван. Пить не хотелось. Блажь пошла, вообще ничего не хотелось делать. Неизъяснимая легкость пришла в их тела. Стало тепло. Двигаться не хотелось, они наслаждались покоем, внезапно пришедшим чувством безопасности и уверенности в себе.
С кухни остро несло ацетоном.
— Слышь, братаны, — со счастливой улыбкой сказал Сашка. — Тут один появился, какой-то «Зеленый дракон» толкает. Говорят, забойная штучка!
— Амитал, — авторитетно сказал Зема. Кому как не будущему химику знать настоящие названия!
— Ами… — сказал Сашка и засмеялся.
Его поддержали.
— Расту, — сказал Сашка. — Расту!
— Ты не растешь, — объективно отметил Вовчик. — Ты пухнешь!
И в самом деле, Сашка медленно круглел, словно его что-то распирало изнутри, лицо стало пухлым, руки превратились в подобие длинных воздушных шариков, наполненных газом, Сашку начало приподнимать над диваном, и к его ноге привязали веревочку — чтобы не улетел. Но Сашка и не собирался улетать, он собирался пухнуть дальше. Он болтался на веревочке, ухмыляясь круглым щекастым лицом, и весь был похож на воздушный шарик, который смеха ради обрядили в джинсы и батник.
— Расту! — счастливо сказал Сашка и лопнул, оставив после себя какие-то ошметки.
Вовчик и Зема посидели немного.
— Нехорошо получилось, — сказал Зема. — Сашка пропал. Сидел, сидел. И пропал. Вовчик, ты не знаешь, куда он пошел?
— Откуда? — возразил Вовчик. — У него свой путь, а у меня — свой. Путь самурая.
— Надо его поискать, — озабоченно сказал Зема и заглянул под диван, выкатывая оттуда пыльный шприц. — Здесь его нет… А на балконе?
На балконе Сашки тоже не было. Зато там были небо и звезды. Луна висела рядом, ее можно было потрогать рукой — все-таки квартира была на шестнадцатом этаже.
Играл магнитофон.
пел певец.
Зема сел на перила и повернулся к Вовчику.
— Как-то нехорошо получилось, — озабоченно сказал он. — Сашку надо найти. Он адрес знает того мужика, который этим самым «чертом» торгует!
— Амиталом, — с чувством превосходства поправил Вовчик.
— Так я полетел? — Зема взмахнул руками и исчез в темноте.
Вовчик посидел немного, без особого интереса выпил водки. Друзья называется! Укололись — и по своим делам. Вовчик в таких ситуациях любил пообщаться, пофилософствовать, и одиночество ему было совсем не в масть. Он выпил еще, встал и выдвинул из угла мольберт на подставке. Он рисовал картину, она называлась «Визит портрета Дориана Грея в Третьяковскую галерею». Некоторое время он любовно рассматривал ее, потом понял, что в картине чего-то не хватает. Он сел за опустевший столик, задумчиво разглядывая свою работу. На картине не хватало красных тонов. Теперь он понимал это отчетливо.