«Удивительный этот Грендал,— сказал он как-то,— такой молчаливый и тихий, но вдруг лицо озаряется и он весь тогда преображается».
Самое странное, что Грендал перевел Вергеланна на английский язык. Этого отец не мог понять. Такая сложная работа — и ради кого, ради чего? Никто ведь не оценит этого труда, никто за пределами Норвегии не поймет Вергеланна. Отец не переставал удивляться.
Мы прошли через сказочно прекрасный залив Равсунн и вошли в Тролльфьорд. Здесь мы некоторое время болтались в мертвой воде. Шхуна не двигалась с места, как ни надрывался мотор, Я радовалась этому. Мы оказались в самом царстве троллей. Дикие обрывистые горы устремляются там ввысь, как церковный шпили, водопады и ледники низвергаются в темное море.
Передо мной отцовская запись об этом плавании: «Лив одинок. сидит впереди у брашпиля. Неведомый мир завладел юной душой — она покорена его мощью».
Он не преувеличивал. И кого же в девятнадцать лет не зачарует такая сказочная красота! Отец и сам был очарован, хоть и плавал тут уже не раз: «Величественная поэма гор и моря, одинаково поражающая — ив шторм, и в штиль».
На всем пути от Хустадвика на север над головой стояло солнце — круглые сутки. Пылающим шаром оно спускалось за горизонт по вечерам и тут же медленно начинало подниматься.
Попали мы однажды и в настоящий шторм. Пока мы в Тромсё заливали в баки бензин и воду, ставили такелаж на грот-мачте, готовя «Веслемей» к Полярному морю, поднялся ветер, а за Лоппеном океан уже прямо-таки взбесился. Мне было так плохо, что лучше бы уж, кажется, умереть. Никто не мог оставаться внизу, все вещи мотались от стены к стене, а на полу плескалось горючее пополам с морской водой. На палубе мы промерзли до полусмерти и с большим трудом удерживались на своих местах. Отец, стоявший у штурвала, долго делал вид, что не замечает моего жалкого состояния. Наконец он все же забеспокоился и, чтобы мне помочь, был вынужден оставить штурвал, так что мы отклонились от курса и лишний час проболтались в море. Наконец мы пришли в Хаммерфест, вонючую гавань, забитую рыбачьими и моторными лодками. Когда отец отнес меня в каюту, я была в полубессознательном состоянии.
На следующий день я ожила, но теперь предстояло расставание.
«Настроение никак не поднималось, то ли из-за погоды, то ли потому, что нужно было прощаться с Лив, которой предстояло вернуться на юг, к солнцу и лету»,— пишет отец в книге «Плавание к Шпицбергену».
Я не просилась продолжать путешествие. Я уже попробовала Ледовитого океана, и с меня хватило. Но отправляться одной на юг тоже было не очень приятно. Я проводила «Веслемей» до выхода в открытое море. Старый рыбак, который должен был отвезти меня обратно на лодке, тоже был на «Веслемей». Мы с отцом долго стояли вдвоем на палубе. Прощались мы точно на веки вечные, хотя он должен был вернуться через месяц или два. Затем я сошла в лодку. Отец и Коре стояли на корме «Веслемей», мы махали друг другу, пока шхуна не скрылась в тумане.
Только когда я села на банку, рыбак рассказал мне, что когда-то здесь, в Хаммерфесте, он переправлял отца и мать к яхте «Отария». Это было после возвращения отца из экспедиции к полюсу, в 1896 году.
«Таких счастливых людей,— сказал рыбак,— я никогда не видел. Ваша мама вся светилась. А как она умела смеяться!»
IV. РУАЛ АМУНДСЕН И ОТЕЦ
Хуал Амундсен вернулся с Южного полюса весной 1912 года. Когда начали распространяться первые слухи, я была на балу. Все только об этом и говорили, но никто еще не знал наверняка, достигла ли экспедиция цели. Я заключила пари с одним из своих партнеров по танцам, искренне убежденная, что Амундсен побывал на самом полюсе.
Я совсем забыла про свое пари, как вдруг мне приносят огромную коробку конфет и восторженные стихи о Нансене и Амундсене, Северном и Южном полюсах. Я помню только последние строчки:
Отец покачал головой: «Легкое пари,— и взял конфету из коробки.— Ясно же, что Амундсену по плечу такая задача. Очень глупо, что твой кавалер усомнился».
Уже много лет, с самого возвращения из плавания на «Фраме», отец мечтал сам отправиться к Южному полюсу. Во время его пребывания в Лондоне ему предложили возглавить английскую экспедицию в Антарктику, но другие обязанности отвлекли отца, и мечта о Южном полюсе отошла на второй план. Тут, наверное, сыграла свою роль и мысль о маме.
И все же нелегко было ему уступить «Фрам» Амундсену. Но грандиозный план семилетнего дрейфа в Арктике, выдвинутый Амундсеном в 1907 году, показался отцу гораздо более важным для науки, чем путешествие к Южному полюсу. Он надеялся, что новые наблюдения в арктических водах существенно пополнят знания, добытые им самим во время плавания «Фрама». И кроме того, для Амундсена это было делом всей жизни, тогда как у отца было много других задач. Поэтому отец целиком поддержал замысел Амундсена и помог ему в подготовке экспедиции. По его совету Амундсен провел несколько месяцев в Бергене, где Хелланд-Хансен посвятил его во все результаты первой экспедиции на «Фраме» и рассказал о новейших методах исследований. Был организован комитет во главе с Нансеном, и постепенно все было подготовлено к полярной экспедиции.
Но финансовые затруднения, как всегда, обернулись против Амундсена. Кредиторы, а их было немало, стали так настойчивы, что Амундсен под конец не показывался на люди. А когда в 1909 году Пири водрузил на Северном полюсе американский флаг, экспедиция Амундсена утратила сенсационный интерес.
Вместе с тем исчезла надежда на то, что он сможет выполнить свои огромные денежные обязательства. И тогда Амундсен решил отправиться к Южному полюсу. Если поход удастся, он заработает достаточно, чтобы выправить положение.
Перед самым отплытием Амундсен сообщил Хелланд-Хансену, что изменил свои планы. Вместо того, чтобы, как предполагалось, идти вдоль западного побережья Америки на север, он решил по прибытии на Мадейру взять курс на юг. Он и не думал отказываться от первоначального замысла. Вернувшись с Южного полюса, он хотел немедленно отправиться к Северному. Он попросил Хелланд-Хансена после отплытия, в заранее условленный день, пойти к Нансену и рассказать обо всем. В тот же день его брат Леон Амундсен отправится к королю с тем же поручением.
Хелланд был в ужасе. Он сказал Амундсену, что его прямой долг самому до отплытия побывать у Нансена, но Амундсен считал, что в таком случае Нансен будет вынужден поставить в известность остальных членов комитета, и тогда рухнет весь план. Они долго обсуждали этот вопрос со всех точек зрения, Хелланд стоял на своем, но не смог переубедить Амундсена.
Можно представить себе, какое впечатление эта весть произвела на Нансена в первое мгновение. Ведь с его благословения и при его содействии готовилась экспедиция к Северному полюсу. Считая ее более важной, чем собственный план путешествия к Южному полюсу, он отдал свой корабль Амундсену; и все же, как он сам признался в письме к Амундсену, с болью в сердце смотрел, как «Фрам» выходил из фьорда сентябрьским днем 1910 года.
Но когда Хелланд-Хансен явился к нему со своим известием, Нансен ни словом не обмолвился о себе. Напротив, он принялся расспрашивать Хелланда обо всех подробностях нового плана. Подумал ли Амундсен об этом, и об этом? Достаточно ли у него собак, ведь их будет становиться все меньше и меньше в пути? Позаботился ли он о том, чтобы побольше запасти сушеной рыбы наряду с другим кормом для собак? Он несказанно сожалел, что Амундсен сам не побывал у него перед отплытием, возможно, он смог бы ему чем-нибудь помочь, а может быть, пригодились бы и его собственные планы экспедиции к Южному полюсу. Сейчас ему остается только от всего сердца пожелать Амундсену удачи.
Хелланд сообщил также, что в этот вечер в Христиании состоится большая пресс-конференция, и спросил, согласен ли отец ответить на вопросы журналистов по телефону. Отец не колеблясь дал свое согласие.
У газетчиков дух захватило от сенсационной новости. Перебивая друг друга, они спрашивали: «Что говорит Нансен?» Хелланд-Хансен, улыбаясь, ответил: «Почему бы вам не спросить у него?»