Но даже малышка Ева по-своему, по-детски замечала, что дедушка нередко выглядит усталым и недовольным. Часто, когда он беседовал с нами, она забиралась к нему на колени, и вот однажды она внимательно вгляделась в его морщинистое лицо. Потом нежно погладила его ручкой по щеке: «Ты немножко старенький, дедушка?»
Он растроганно склонился к ее головке. «Милый малыш,— сказал он.— Да, так и есть. Дедушка твой и впрямь стал немножко старенький».
На рождество Ева получила в подарок сказки братьев Гримм, на книжке дедушка написал: «Милой Евочке с сердечными пожеланиями всего лучшего в ее путешествии по сказке жизни от «немножко старенького» дедушки. Сочельник 1928».
Ева стала уже учить буквы, и дедушка из всех поездок присылал ей открытки. В 1929 году он надолго уехал с лекциями в Америку, и оттуда все время приходили весточки.
«В поезде по дороге в Сиэттл, 11.3.29
Милая, дорогая моя Ева, вот я еду через высокие горы по Америке и завтра приеду на западное побережье к Тихому океану и буду от тебя по другую сторону Земли. Но скоро я уже вернусь и увижу тебя. И тогда ты придешь ко мне завтракать, а потом мы вместе пойдем гулять. Передай приветы братику и папе с мамой, а тебе поцелуй от дедушки».
Из этой же поездки он послал письмо швейцарскому писателю Фритцу Вартенвейлеру, который писал тогда книгу об отце и попросил у него кое-какие сведения.
«В поезде по дороге в Дейтон, Огайо, 22.3.1929 .
..Вы спрашиваете, какова была Ева? Ах, она умерла больше двадцати лет тому назад (в 1907 году). Какая это была утрата, я даже сказать не могу. У моей дочери Лив двое детей, старшая — девочка, ее зовут Ева. Ей теперь 6 лет, и она прелестна, и, конечно же, маленький тиран своего дедушки...»
Да, для отца это было счастье — возвращаться домой к внукам. Но не только это радовало его дома. В последние годы жизни он стал заниматься литографией.
В молодости, будучи зоологом в Бергене, он одно время колебался, что ему делать дальше — продолжать ли заниматься наукой или стать художником. Он выбрал первое, в основном потому, что не хотел бросать того, что уже начал. Но искусство по-прежнему не давало ему покоя, и он самостоятельно иллюстрировал свои научные труды, а впоследствии некоторые из своих книг. Теперь он по совету Эрика Вереншельда стал больше заниматься рисованием и литографией. И увлекся этим так же страстно, как в юности, когда учился в Бергене у Ширтца.
Его очень занимала техническая сторона литографского дела. Многому он научился у Вереншельда, а узнав, что в Осло проездом должен быть известный датский литограф П. В. Йохансен, он познакомился с ним, чтобы еще получиться. По словам Йохансена, у него никогда еще не было такого усердного и интересного ученика. Отец радовался как мальчишка, видя, что делает успехи.
Но когда Вереншельд всерьез посоветовал отцу устроить выставку, отец решительно отказался. Он прекрасно сознавал предел своих возможностей и не преследовал иных целей, как только научиться и эту работу делать как можно лучше. Сюжеты взяты в основном с фотографий, только белых медведей он рисовал по памяти. Их-то он знал, а ими как раз больше всего и восхищался Вереншельд.
Во всяком случае, эта работа была для него хорошим отдыхом. Отец не умел отдыхать иначе, как занявшись чем-нибудь таким, что полностью захватывало его. Даже когда он с Имми летом 1928 года отправился на рыбалку на хутор Хакули в Телемарке, он не мог обойтись без работы. Тогда он засел переделывать для детей свою толстую книгу «На лыжах через Гренландию».
Но он занимался и серьезными вещами. Его терзала мысль, что его изыскания Северного морского пути так и не были завершены. До самых последних дней он лелеял мечту самому закончить эту работу. Он собирался лететь к Северному полюсу на дирижабле Гуго Экенера «Граф Цеппелин». (43) С дирижабля команда могла высадиться, поставить палатки на льду и оттуда производить наблюдения.
Было основано общество «Аэроарктик», а его председателем избран Нансен, Нансен же был издателем его журнала «Арктика», в котором и поместил ряд своих статей. Он горячо участвовал во всей подготовительной работе: конструировал и испытывал новые инструменты и аппараты, обдумывал снаряжение: так, он сам сделал чертежи палаток, которые предполагалось использовать для полярных станций. Пока строился воздушный корабль, он сам лазил по лесам, чтобы как следует разобраться в конструкции.
Он же вел переговоры о предстоящей экспедиции в Ленинграде, Берлине и Нью-Йорке. В ноябре 1928 года он подписал контракт с доктором Экенером и германским правительством, согласно которому воздушная экспедиция должна была начаться в апреле — мае 1930 года. Но необходимые денежные средства еще не были собраны, и весной 1929 года он отправился в Америку с чтением лекций, чтобы привлечь к экспедиции внимание.
Хотя вся экспедиция была рассчитана на несколько недель, самое большее на месяц, отец ожидал от нее значительного научного вклада. Он-то и интересовал отца. Конечно, отец всю жизнь тосковал по Ледовитому океану, но Лига наций и работа по оказанию помощи были важнее, чем его личные желания. К тому же теперь он понимал правоту дяди Эрнста, который после экспедиции на «Фраме» сказал, что «великое приключение не повторяется».
Отец не дожил до исполнения этого замысла, а потому интерес к экспедиции ослаб, и она так и не состоялась.
Мы не могли понять, откуда у отца берутся время и силы на все эти дела. Тетя Малли смотрела на него, как на неземное существо. Она все больше прихварывала и жаловалась на боли и бессонницу. Но за планами отца, а особенно за его работой по оказанию помощи страдающим людям, она следила с пламенным восхищением. «Замечательный Нансен» по-прежнему был к ней внимателен и частенько навещал ее просто так или чтобы дать совет, когда у тети Малли возникали какие-нибудь практические затруднения. А внуки его были радостью и для тети Малли.
«Ну, каков твой сынишка!— говаривала она, когда я приходила в гости с Фритьофом.— Он ведь похож сразу и на отца, и на дедушку. Вот посмотришь, из него получится что-то особенное, жаль только я не доживу».
Дядя Оссиан скончался в 1928 году. Он умер так же тихо и скромно, как жил. Он дожил почти до 90 лет и до конца оставался бодр духом и телом. Дядя Улаф поселился в его квартире, и, будучи человеком мягким и приветливым, умеющим находить хорошее в жизни, он стал для тети Малли большим утешением. Но она тосковала по тем, кого утратила, и все время говорила о смерти. Весной 1929 года она была даже довольна, что заболела. И только мечтала отойти так же тихо, как дядя Оссиан.
Но ей суждены были долгие и тяжкие мучения. Под конец она надолго впадала в забытье. Я сидела рядом с ней, сколько мне позволяло время, и очень хотела, чтобы мне дано было держать ее руки, когда к ней придет смерть. Придя в себя на миг, она глядела на меня измученным взглядом и говорила: «Ах, Лив, я так огорчена».
Ей много раз пришлось еще огорчаться, и наконец июньской ночью она заснула и не проснулась. Мы с Андреасом сидели у ее постели. Вечером, накануне смерти, она нас узнала и поглядела нежным, но далеким-далеким взглядом.
В это время отец был в лекционной поездке по северной Норвегии на «Стелла Полярис». С ним были Сигрун и Имми, поездка прошла замечательно. Повсюду собирался народ приветствовать отца. И все время ему вспоминалось возвращение на «Фраме».
Под рождество того же года Имми вышла замуж за Акселя Револьда, и, значит, все птенчики вылетели из отчего гнезда. Отец устроил ей прелестную свадьбу и сказал на ней прекрасную прочувствованную речь. Но, провожая новобрачных на вокзал, он казался задумчивым и печальным. Они собирались ехать в свадебное путешествие в Египет и провести там всю зиму. Отца это очень огорчило, он привык уже, что младшая дочь бывает с ним в походах, путешествиях, а главное, дома, в Люсакере.
Когда появились внуки, рождество опять стало торжественным событием, и мы его отмечали всегда вместе. Главными были в рождественский вечер, конечно, малыши, и все права на них получал дедушка. Все втроем они ложились на пол, смеялись, болтали, разворачивали подарки. Дети очень радовались, если вдруг приезжал дядя Коре, который появлялся у нас изредка. Он рассказывал им об интересных приключениях в северных норвежских лесах и в русской тундре, где он несколько лет прожил в качестве служащего норвежско-русской компании. Он умел сыграть халлинг и слотт на скрипке-феле и на гармошке играл так, что к нему на веранду сбегались все соседские ребятишки. Иногда Коре приезжал с какой-нибудь барышней, и тогда он занимался детьми меньше, чем обычно. Отец только улыбался и всех его барышень находил молоденькими и хорошенькими. Но ни одну из них Коре не представил как будущую невестку. Коре нашел свою суженую в Канаде, через несколько лет после смерти отца.