Сказано – сделано. Всю ночь в доме шла уборка. На рассвете прилетел Орел:
– Здравствуй, добрый молодец! Аль в путь собрался?
– Да все туда же, во дворец Единорога.
– Добро, я тебя отнесу. Чем кормить меня будешь?
– А что тебе нужно?
– Я, в принципе, падалью питаюсь. Отжившей всякой дрянью. Хватит для меня сначала твоего трусливого сердца.
– Как так – трусливого сердца? Может, у меня другого и нет?
– Может, и нет, это меня не касается. Полетишь?
Поразительно, что отчаянье делает с самым тихим чучелом! Сюня сказал:
– Полетим!
И они полетели. Время от времени Орел опускался на землю и клевал Сюнино трусливое сердце. Вначале было очень страшно. Потом стало все равно. Потом после долгого перелета Орел сказал:
– Больше нечего есть. А лететь еще далеко.
– Чего же ты хочешь?
– Твои глупые мозги.
– А может, у меня других и нету?
– Может, и нету. Меня это не касается. Полетим?
И они полетели. Время от времени Орел опускался на землю и клевал Сюнины глупые мозги. Вначале Сюня старался следить, что он забывал после каждого раза. Потом стало все равно. Потом после долгого перелета Орел сказал:
– Больше нечего есть. А лететь еще далеко.
– Чего же ты хочешь?
– Твое дурацкое имя.
– Но у меня ведь другого нету!
– Может, и нету. Может, и есть. Меня это не касается. Летим?
И они полетели. Время от времени Орел, прямо в воздухе, клевал Сюнино имя. Почему-то имени было жальче всего. Вначале. А потом стало все равно.
Он как будто заснул и проснулся от «Эй!» Орел садился на крышу дворца, отливавшего серебряным светом.
– Давай, иди, – сказал Орел.
– Ага, – сказал парень.
– Мой тебе совет, – добавил Орел, – лезь через дымовую трубу. Не спеши себя обнаруживать. Осмотрись, где ты
– Хорошо. Спасибо, Орел. Спасибо, пожиратель падали! Можно, я тебя расцелую? – и не дожидаясь ответа, он обнял Орла и поцеловал.
Потом Орел взмыл в воздух, сделал прощальный круг и исчез. Оставшееся на крыше полезло в дымовую трубу.
Ох, и черно было там! Черным-черно по-черному! Он скользил вниз по трубе, нельзя было слишком быстро, он тормозил, прижимаясь к стенкам, и весь покрывался черной копотью. Он так долго скользил вниз, что начал думать, уж не в подвалы ли какие-нибудь его ведет. Но вот, наконец, он уперся ногами в кучу золы и понял, что оказался в камине.
– Эй! Разведи-ка камин! – раздался громовой голос.
– Да ну, и так тепло! – ответил ему женский. Это был голос Малавы, точно!
– Сейчас принесу дрова, сам разведу!
Видно было через каминную решетку, как прошел через комнату огромный Единорог и вышел за дверь. А потом стала видна Малава, что-то шьющая в уголке. Но какая она была маленькая! Ростом вполовину меньше, чем раньше, уж это точно.
– Эй, Малава! – зашептал голос из камина.
Она подошла и изумилась:
– Ой, а кто это такое черное страшило? Негра ты? Или кто?
– Да я же, – мямлит он, – я же…
Хочет он сказать свое имя и не может – нет у него теперь имени!
Тогда он ей говорит:
– Девица, милая! Приюти меня, не оставь в обиду! Попал я в беду, а коли выберусь – оплачу тебе добром.
– Она засмеялась:
– Ишь ты какая, Негра, шустрая! Ну, полезай в ведро с бельем, а то муж сейчас камин затопит!
– «Муж? – про себя поразился пришелец. – Вот ведь ерунда какая!»
Но залез тихонько в ведро, Малава прикрыла его сверху какой-то одеждой. Только прикрыла – в комнату заходит Единорог.
– С кем ты разговаривала, женюсик? – спрашивает он.
– Сама с собой, сама с собой, – отвечает ему Малава.
Стал Единорог разводить огонь, а сам разговаривает:
– Ты мне лучше скажи, чего вы все здесь у меня ростом уменьшаетесь. И ты порядком укоротилась, а уж родители тают как свечки. Что за ерунда? Что за болезнь такая?
– И я не знаю, – ответила Малава, – и ты не поверишь.
И так, слово за слово, прошел у них вечер, настала ночь.
Ночью черное чучело вылезло из ведра с бельем и прокралось в коридор. Он стал ходить и заглядывать во все комнаты: искал родителей Единорога. Но на том, первом, этаже их не было. И на втором – не было. А на третьем была только маленькая каморка под самой крышей – и вот в ней-то, через замочную скважину, он разглядел двух старичков, и были они ростом с садовую скамейку. И были это его папа с мамой, как он и ожидал.
Тогда он спустился вниз и услышал там женский плач. Смотрит – сидит Малава у печки, склонилась над шитьем, и мочит его слезами, и оно уже не впитывает влагу. Он подошел к ней.
– Эй! Кто здесь? – подняла голову Малава. – А, Негра. Слышишь, ты уходи отсюда. Неспокойно в этом доме, не будет тебе здесь приюта. Давай, я тебе еды на дорогу соберу. – И она встала.
И вдруг оказалось, что они примерно одного роста, хотя, когда он вылезал из камина, он был больше ее раза в два. Малава тоже заметила это.
– Ой, Негра, а ты ведь это – растешь наоборот! – воскликнула она. – Я и не думала, что это бывает с чужаками! И как быстро! А ну-ка беги отсюда, пока тебя не стерло! Или пока Единорог не проснулся! Давай-давай!
– Э-э, нет, Малава! – ответил он. – Может, ты и не соображаешь пока, но я теперь в этом доме хозяин! И никуда я отсюда не двинусь. Вот разве что пойду сейчас, с одним животным разберусь!
Заходит он в спальню, где спит Единорог, и громко говорит:
– Эй, чучело рогатое! Не хочу я на тебя спящего нападать, так что встань, оденься и выходи во двор со мной бороться! Ишь, разлегся в человеческой постели!
Говорит он это, а сам чувствует, что быстро-быстро в росте уменьшается. Ищет он при этом глазами оружие, и видит, что стоит у окна огромный рог. Единорог его на ночь снимает, вот как! И пока тот вскакивает с постели, уже совсем маленький Негра прыгает внутрь этого полого рога. Тут же его швыряет о стенку, потому что Единорог хватает свое оружие и вбивает на место посреди морды. У него в роге – вся сила и весь ум. Бежит Единорог на улицу, весь собираясь в единый комок мускулов, а парень орет ему в роге:
– Силы зла умчались в темноту! Скачи вперед! Цель – сгустки тьмы на горизонте!
Единорог мчится вперед, а голос рога ведет его на стоги сена, на тени деревьев, на клочья тумана. Всю ночь продолжалась эта дикая скачка, обежали они, кажется, все поля на свете, и наконец Единорог устал и повалился на землю.
– Рог сними – лучше отдохнешь, – посоветовал ему голос.
Единорог послушался.
Весь в серебристой пыли, намазанной на сажу и кровоподтеки, из рога вылез наш герой, встал перед Единорогом, взял его за морду и сказал:
– Вот я и поймал тебя. Понял? Я поймал тебя. Но ты не бойся – понимаешь? Мы с тобой одно и то же! Чудное чудище, огненный зверь, мы с тобой – одно и то же. Теперь я займу свое место в спальне и в доме и буду сам заботиться о своих близких. У тебя это хреново выходит. А ты пойдешь жить в поля, на свободу, но когда захочешь – приходи ко мне или жди меня в гости. Не будет в моем доме гостя желаннее тебя. Понял?
– Возьми мое имя, – сказал ему Единорог.
Но что это было за имя, и как потом пошли дела, об этом гадайте сами, потому что чудеса на этом закончились и началась обычная жизнь – а я вам не сплетник, а сказочник!
___ ___
___ ___
___ ___
___ ___
_________
___ ___
сюжет войны довольно-таки страшен, но совершенно неизбежен в череде перемен. Пугает сама гексаграмма: внизу опасность, а вверху только иньские черты, то есть в определенном смысле полная тьма. И Цзин дважды в комментариях к этой гексаграмме (которая там называется «Войском») говорит о «возе трупов». Можно сказать, что сюня боится не зря; можно вообще сказать, что люди боятся не зря, но страх – плохой советчик, и он ничего, по большому счету, не меняет. Есть проблемы, которые решаются только войной. Так невроз, в определенном смысле, требует войны – то есть как минимум явного конфликта со старыми привычками, а часто и с навязанными «родительскими» ценностями и так далее. Для осознавания приходится проникать в болезненные темы, насильно преодолевать привычное избегание и подавление, воевать с собственной гордостью и так далее. Из нас разве что один из тысячи освобождается от невроза безболезненно.