И Эдди в моей голове отвечает, четко, словно она произносит это прямо мне в ухо: «Генри, ты не умеешь врать. Это одна из самых сильных твоих сторон».
Эдди – лучшее, что так и не случилось в моей жизни.
Плечом я утыкаюсь в плавучую глыбу причала. Недалеко от нас лестница.
Я обхватываю девчушку и поднимаю ее.
Придерживая ее крошечные ножки, я подталкиваю малышку выше, еще выше, ей удается схватиться за что-то, и вот я больше не чувствую ее ног.
Следом и я выбираюсь из реки, беру на руки измученного ребенка, который изо всех сил старается не плакать, и бегу мимо желтых, красных и серых кирпичных домов, обратно на Хаммерсмитский мост. Девочка обеими руками обхватила меня за шею и уткнулась лицом в плечо. Она почти совсем ничего не весит и все же заметно тяжелеет, пока я бегу и думаю о том, что сейчас мне и правда нужно поторопиться, чтобы успеть к Сэму. Мне нужно к нему. Нужно. Мой сын ждет меня в школе.
Парочка все еще стоит на Хаммерсмитском мосту, прильнув друг к другу. Дамочка уставилась на меня своими огромными, блестящими от алкоголя глазами, она напоминает мне Эмми Уайнхаус – у нее такие же черные стрелки и осиное гнездо на голове. Парень не перестает повторять: «Не может быть, старик, не может быть, ты и правда вытащил ее, этого просто не может быть». На меня обращен объектив его мобильника.
– Вы только снимали или все-таки додумались позвать на помощь? – рычу я на него.
Я опускаю девочку на землю. Она не хочет отпускать меня, цепляется за шею, ее пальчики хватаются за мои мокрые волосы, соскальзывают.
Вдруг на меня наваливается слабость, и я теряю равновесие. Не могу больше держаться на ногах и валюсь на дорогу.
Девочка кричит.
Что-то большое и теплое за моим плечом. Замечаю искаженное ужасом лицо за лобовым стеклом, вижу черный, блестящий на солнце капот, который отбрасывает в сторону всю нижнюю часть моего тела.
Потом я вижу собственную тень на асфальте, которая с сумасшедшей скоростью летит мне навстречу.
Раздается звук, похожий на треск яичной скорлупы при ударе по краю фарфоровой чашки.
Боль в голове непомерная – хуже, чем резкий глубокий укол, как бывает, если враз проглотить слишком много мороженого.
Внезапно все вокруг смолкает. Я исчезаю, врастаю в землю. Погружаюсь все глубже и все быстрее, словно падаю в какой-то черный омут, скрытый под асфальтом, прямо подо мной.
Из мрачной глубины воронки что-то всматривается в меня, будто ожидая. Надо мной раскинулось небо. Оно удаляется от меня, поднимается все выше и выше.
Я вижу лицо девочки, склоненное надо мной, ее странно знакомые глаза цвета зимнего моря, которые смотрят на меня с грустью, пока я просачиваюсь в камень. Море, плещущееся в ее глазах, сливается с водами надо мной. Затем я сливаюсь с этим морем, вода заполняет меня.
Мужчины и женщины толпятся вокруг этого моря, они почти полностью закрывают от меня голубое небо.
Я слышу, о чем они думают.
Женщина за рулем до последнего старалась увернуться.
Это все свет встречных машин, он ослепил ее. Все из-за света. Она просто не заметила его.
Я думала, это пьяный, когда он рухнул на проезжую часть.
Он еще жив?
Я узнаю нищего в поношенном смокинге, который расталкивает окружившую меня толпу, и на мгновение снова замечаю небо, такое бесконечно прекрасное.
Я закрываю глаза. Немного отдохну, а потом встану и пойду дальше, приду почти вовремя. Когда будут оглашать присутствующих в День отца и сына, то до нас, до Сэма и до меня, дойдут не сразу. У него фамилия матери, он почти в самом конце списка.
Дорогой папа,
мы не знаем друг друга, и мне кажется, это нужно исправить. Если ты тоже так считаешь, приходи 18 мая на День отца и сына в школу Колет-Корт. Это школа для мальчиков, отделение школы Святого Павла, в районе Барнс, прямо на берегу Темзы. Я буду ждать тебя на улице.
Сэм, я скоро буду. Только передохну немного.
Кто-то снова открывает мне глаза. Край моря виднеется далеко, очень далеко, далеко надо мной, и какой-то мужчина, склонившись над поглотившей меня морской воронкой, что-то кричит. На нем медицинская униформа и солнечные очки в золотой оправе. От него пахнет куревом.
Вижу свое отражение в стеклах его очков, окаймленных золотом, – свое отражение и то, как пустеет мой взгляд, как он стекленеет. Я читаю мысли санитара.
«Старик, – думает он, заглядывая в воронку, – не надо, старик, не умирай. Пожалуйста. Не умирай».
Высокий протяжный звук подводит прямую черту под моей жизнью.
Не сейчас!
Не сейчас! Еще слишком рано!
Еще слишком…