Вечером, после первого визита в больницу, я общался по скайпу со Скоттом, пока моя мама и ее муж Стив тихонько занимались сексом. Мой братишка Малкольм боялся, что ему снова приснится кошмар, и хотел во что бы то ни стало остаться у меня в комнате. Когда он уснул, это было, словно его душа скользнула в темноту по длинной-длинной лестнице. Я слышал ее шаги. Но по сравнению с моим отцом он был близко, совсем близко от поверхности, так что его можно было ощущать. Я рассказал Скотту о том, что отец «ушел». Скотт сидел на толчке. На вилле у Макмиллансов туалетов больше, чем комнат в таунхаусе моей матушки Марифранс. Мы живем в районе Патни. Скотт – в Вестминстере. Патни – это часы «Своч». Вестминстер – «Ролекс».
Мы загуглили «черепно-мозговая травма», «искусственная кома» и «кора головного мозга». Вернее, даже так: Скотт гуглил, а я пялился в темноту и вслушивался в его стремительное топтание по клавишам и глубокое дыхание Малкольма. Я думал о Скуби-Ду. И о том, что не могу почувствовать отца сквозь плотный ковер наркотических средств.
– Ого, у Михаэля Шумахера тоже была искусственная кома и черепно-мозговая травма, – зачитал Скотт. – Если люди сразу не умирают от этого, то…
– Заткнись.
Если не произносить вслух, то ничего и не произойдет. Нельзя такому произойти. Не сейчас. Не так.
– Ясное дело, ты не хочешь ничего слушать. Но ты должен. Или хочешь, чтобы тебе в лицо врали? Они всегда нам врут, во-первых, потому, что мы дети, и, во-вторых, потому, что мы уже не дети. – Скотт перевел дыхание. – Итак, слушай – говорит Brainman. В коре головного мозга хранятся все сведения о личности человека. Если они повреждены, всё – ты овощ. Или полный псих. Возможно, твой отец очнется и станет психом, ни с того ни с сего начнет буйствовать. Или убьет себя. Или тебя. Или будет считать себя кем-то другим. Некоторые возвращаются с того света и начинают вытворять всякую всячину.
– Всякую всячину?
– Да, видят ауру, там, говорят по-тибетски или подслушивают чужие мысли.
Я ему не сказал, что тоже обладаю по крайней мере двумя способностями из трех.
Скотт снова что-то вбил в «Гугл», бормоча себе под нос:
– Ага, ты должен дать ему руку. Если он ее сожмет, значит он все еще тут.
Малкольм со вздохом повернулся в своей кроватке. Его-то я чувствовал очень хорошо, хотя он спал и видел сны. А вот отец… Он где-то по ту сторону снов.
– А где же ему еще быть? – спросил я Скотта.
– В отъезде, – пробормотал он вместо ответа. – Я как раз наткнулся на форум людей, которые были в коме, видели Бога и все такое.
– Все такое? Кого же еще, интересно? Элвиса?
Мы засмеялись, потом в скайпо-туалете Скотта загорелся свет, и он сказал: «Вот черт, отец!» – и отключился. Я остался сидеть в темноте за своим письменным столом.
Если он сожмет твою руку, значит он все еще тут.
Нужно выяснить, тут ли еще мой отец. Нужно.
Когда у матери с ее мужем закончился половой акт, она пошла в комнату Малкольма, чтобы пожелать ему спокойной ночи, как делала каждый вечер. Не нашла его и постучала ко мне, отнесла спящего братишку в кровать и потом снова зашла ко мне.
– Сэм, я не подпишу тебе разрешение на неограниченное посещение. Я не хочу, чтобы ты постоянно ходил в больницу. Тебе нужно сосредоточиться на экзаменах, слышишь? Это сейчас самое важное. Если через две-три недели тебе захочется еще раз зайти к отцу, хорошо, мы обсудим это.
Мама платит без малого девятнадцать тысяч фунтов в год, чтобы я учился в Колет-Корт. Я виноват в том, что у нее мало денег, и в том, что она несчастлива. Но я думал только о Скуби-Ду и сказал: «Хорошо».
– Твой отец никогда не беспокоился о тебе. Совершенно не обязательно и тебе сейчас беспокоиться о нем. Может, это звучит жестоко, Сэм, но я говорю так, чтобы защитить тебя, понимаешь? Иначе ты еще больше разочаруешься.
– Хорошо, – повторил я.
А что еще можно было ей ответить? Я наконец-то знал, где мой отец. На койке под номером С7. Знал, что он носит мой браслет. Она ошиблась в нем.
Или все же ошибался я?
Как бы там ни было, я знал, что непременно пойду к нему снова.
Чтобы сжать ему руку. И сжимать ее до тех пор, пока однажды он не пожмет мою в ответ.
Но я не рассказал маме о своих планах, в первый раз утаил от нее нечто действительно важное.
И не в последний.
На второй день Скотт притащил в школу целую пачку распечаток о травмах головного мозга.
– Почти все бредят, когда выходят из искусственной комы, – объяснил он мне во время большой перемены, которую мы проводили не в школьной столовой, а за актовым залом, на тщательно ухоженной площадке для хоккея на траве, принадлежавшей гимназии Святого Павла. Когда закончатся экзамены и мы будем в числе лучших, то тоже станем гимназистами-паулинерами. Все они делают хорошую карьеру, по крайней мере так утверждают их матери. И все парни уже с шестнадцати лет прекрасно знают, что они будут изучать и чем хотят заниматься до конца дней своих.