Но, скорее всего, она появится в нем, мертвом для сказочника, но любопытном для нее городе, в виде случайного прохожего, не занятого ничем, или проезжего, коротающего прогулкой время остановки — в образе неприметного шпика, праздного туриста.
Неважно как, неважно где: черным ли всадником на пустынных ночных улицах, быстрой ли стрекозой в сыром тумане, или незаметным прохожим на солнечной стороне или в тени каштанов, но она обязательно должна столкнуться, или даже — отыскать не только тень Сказочника — что, в общем-то, вероятно, но и тень его Любви. А, узнав ее в толпе, Тень узнает и цвет ее волос.
5. Навигатор 1.
Точки над "Ё" — это снаружи замкнутый замок, это лязгнувшая вагонная щеколда. Не двоеточие и не многоточие, это стена без выси и конца, ограничение не всегда, но видимой Вселенной.
— Есть ли у вас пробка от водки? — выйдя из магазина и стоя на мокром, сером асфальте, спросишь ты двух мужиков, мимо идущих прохожих. Спросишь, надеясь на случайность — помог же тебе тот хмурый, когда ты купил четыре стакана? Донес, не расплескал и не отпил. Мир полон случайных и от этого добрых людей.
— Есть, — серьезно ответит тебе один из них и протянет пластмассовую пробку, вынув ее из кармана. От чекушки, и не важно, что пробок таких не выпускают давно, и что пойло закручивается удобной закруткой, теперь. А пойло, оно не нужно тебе.
— Будем завтра идти мимо, отдай.
— Конечно, — возможно, даже молча кивнешь ты, понимая, что эта пластмаска важна им — но не сейчас, а в вообще, а тебе — надо.
"А кто эти двое?" — вдруг в тревоге остановишься ты, а если стоял, то не двинешься с места. В сером дне, глядя им в след, сжимая теплую пробку в руке, еще не понимая, не подозревая, что это не день сер, а сон бесцветен, что медленный облачный рассвет похож на просыпание
Но есть уже и подозрение — иначе ты бы не остановился и не смотрел им в след, что эти двое — твое будущее? Что это ты сам, говорящий сам с собой? Или, о ужас — уже настоящее? Или, о хаос — недавнее прошлое? Что ты, задающий вопросы и с пробкой в руке — ты в прошлом, такой, а с пробкой в кармане — в сейчас или в завтра, или в всегда, и что чекушечная пробка — связь твоих времен.
И тут ты вспомнишь взгляд, но не тот, каким смотрели на тебя идущие мимо и выручившие пробкой, и даже не тот, что был как выкрик стремительно летящей птицы, как блеск холодного ножа — скользящего навстречу живой плоти, готового, вот-вот, напиться теплой крови.
А может, не напьется?
Все может быть, но этот взгляд похож на кованые гвозди. Они черны и холодны, они не обжигают, но только что, совсем еще недавно, они горели малиновым цветом. На кузне, в горне, в пристройке к чему-то большому, и там что-то дышит внутри.
Ты держишь их на ладони и, с удивлением и восторгом находясь в изменчивом пространстве детства, чувствуешь их неровные грани. Пахнет теплым днем, жаром в кузне, горячим металлом, лошадьми и людьми, и свободным ветром из степи — оттуда, где ты видел ковыль. Там иногда летают фазаны, неожиданно, быстро, низко, но при этом как-то медленно и важно пронося мимо тебя свои длинные-длинные хвосты и беспокойные куриные взгляды. Ветер гуляет по кузне — где люди и жар, и рядом — где кони и дети, а в твоей мягкой и маленькой ладони — кованые гвозди, а там внутри — гнутые в огне подковы, и ты чувствуешь грани и видишь огонь.
Ты чувствуешь детство? Ты спишь на ходу!
Но точки над "Ё" — их нужно поставить.
— Когда я слушал вас, то честно рассматривал ваши чулки, а когда вас, то пытался заглянуть в глаза.
— Наверное, я неудачно села, — предположила та, у которой хорошие чулки. А та, у которой глаза, та промолчала, но потом, позднее, взглянула на меня, внимательно и пристально, и, поймав ее быстрый взгляд, я вспомнил кованые гвозди. Малиновые — там, в горне, и прохладные — в ладони.
Но не этот взгляд беспокоит меня.
Ее "здравствуйте" как "здрасте", быстрое и бьющее, как тихий выстрел тайного убийства, и каждый раз контрольный. Она быстра, но, кажется, не суетлива, тонка, но, кажется, сильна.
— Ты нравишься сильным женщинам! — с энтузиазмом воскликнет Гурундий, собеседник над ленивым сегодня прибоем, гоняя диким философским взглядом пузатых рефаимов над утренней водой.
Она стройна, порывиста, быстра, и страшно молода, а я жду ее "здравствуйте как здрасте", и того самого взгляда из быстрых движений — она прячется в них, она ведь тоже человек. А я почти неподвижен, даже недвижим, я сурово не смотрю ей в след, но знаю точно, что влияю — не только лишь своей суровой неподвижностью, на быстроту ее движений.