Домбровский Юрий
Книга стихов (Моя нестерпимая быль)
Юрий Осипович Домбровский.
Книга стихов. ("Моя нестерпимая быль").
ВСТУПЛЕНИЕ К РОМАНУ
Везли, везли и завезли На самый, самый край земли. Тут ночь тиха, тут степь глуха, Тут ни людей, ни петуха, Тут дни проходят без вестей: Один пустой, другой пустей, А третий - словно черный пруд, В котором жабы не живут.
Однажды друга принесло, И стали вспоминать тогда мы Все приключенья в этой яме И что когда произошло. Когда бежал с работы Войтов, Когда пристрелен был такой-то... Когда, с ноги стянув сапог, Солдат - дурак и недородок Себе сбрил пулей подбородок, И мы скребли его с досок. Когда мы в карцере сидели И ногти ели, песни пели И еле-еле не сгорели. Был карцер выстроен из ели И так горел, что доски пели! А раскаленные метели Метлою закрутили воздух, И ели еле-еле-еле Не улетели с нами в звезды! Когда ж все это с нами было? В каком году, какой весною? Когда с тобой происходило Все происшедшее со мною? Когда бежал с работы Войтов? Когда расстрелян был такой-то? Когда солдат, стянув сапог, Мозгами ляпнул в потолок? Когда мы в карцере сидели, Когда поджечь его сумели? Когда? Когда? Когда? Когда? О, бесконечные года! Почтовый ящик - без вестей, Что с каждым утром все пустей. О, время, скрученное в жгут. Рассказ мой возникает тут.... Мы все лежали у стены Бойцы неведомой войны, И были ружья всей страны На нас тогда наведены. Обратно реки не текут, Два раза люди не живут, Но суд бывает сотни раз. Про этот справедливый суд И начинаю я сейчас. Печален будет мой рассказ. Два раза люди не живут...
* * *
Меня убить хотели эти суки, Но я принес с рабочего двора Два новых навостренных топора. По всем законам лагерной науки Пришел, врубил и сел на дровосек; Сижу, гляжу на всех веселым волком: "Ну что, прошу! Хоть прямо, хоть проселком..." - Домбровский, - говорят, - ты ж умный человек, Ты здесь один, а нас тут... Посмотри же! - Не слышу, - говорю, - пожалуйста, поближе! Не принимают, сволочи, игры. Стоят поодаль, финками сверкая, И знают: это смерть сидит в дверях сарая, Высокая, безмолвная, худая, Сидит и молча держит топоры! Как вдруг отходит от толпы Чеграш, Идет и колыхается от злобы. "Так не отдашь топор мне?" - "Не отдашь!" - "Ну сам возьму!" - "Возьми!" - "Возьму!.." - "Попробуй!" Он в ноги мне кидается, и тут, Мгновенно перескакивая через, Я топором валю скуластый череп, И - поминайте как его зовут! Его столкнул, на дровосек сел снова: "Один дошел, теперь прошу второго!" И вот таким я возвратился в мир, Который так причудливо раскрашен. Гляжу на вас, на тонких женщин ваших, На гениев в трактире, на трактир, На молчаливое седое зло, На мелкое добро грошовой сути, На то, как пьют, как заседают, крутят, И думаю: как мне не повезло!
УБИТ ПРИ ПОПЫТКЕ К БЕГСТВУ
Мой дорогой, с чего ты так сияешь? Путь ложных солнц - совсем не легкий путь! А мне уже неделю не заснуть: Заснешь - и вновь по снегу зашагаешь, Опять услышишь ветра сиплый вой, Скрип сапогов по снегу, рев конвоя: "Ложись!" - и над соседней головой Взметнется вдруг легчайшее сквозное Мгновенное сиянье снеговое Неуловимо тонкий острый свет: Шел человек - и человека нет! Убийце дарят белые часы И отпуск в две недели. Две недели Он человек! О нем забудут псы, Таежный сумрак, хриплые метели, Лети к своей невесте, кавалер! Дави фасон, показывай природу! Ты жил в тайге, ты спирт глушил без мер, Служил Вождю и бил врагов народа. Тебя целуют девки горячо, Ты первый парень - что ж тебе еще? Так две недели протекли - и вот Он шумно возвращается обратно. Стреляет белок, служит, водку пьет! Ни с чем не спорит - все ему понятно. Но как-то утром, сонно, не спеша, Не омрачась, не запирая двери, Берет он браунинг. Милая душа, Как ты сильна под рыжей шкурой зверя! В ночной тайге кайлим мы мерзлоту, И часовой растерянно и прямо Глядит на неживую простоту, На пустоту и холод этой ямы. Ему умом еще не все обнять, Но смерть над ним крыло уже простерла. "Стреляй! Стреляй!" В кого ж теперь стрелять? "Из горла кровь!" Да чье же это горло?
А что, когда положат на весы Всех тех, кто не дожили, не допели? В тайге ходили, черный камень ели И с храпом задыхались, как часы. А что, когда положат на весы Орлиный взор, геройские усы И звезды на фельдмаршальской шинели? Усы, усы, вы что-то проглядели, Вы что-то недопоняли, усы! И молча на меня глядит солдат, Своей солдатской участи не рад. И в яму он внимательно глядит, Но яма ничего не говорит. Она лишь усмехается и ждет Того, кто обязательно придет.
* * *
Генерал с подполковником вместе Словно куры сидят на насесте, Взгромоздились на верхние нары И разводят свои тары-бары, Тары-бары, до верху амбары, А товары - одни самовары. Говорят о белом движенье, И о странном его пораженьи, О столах, о балах, о букетах, О паркетах и туалетах. Отягчен своей ношей костыльной, Прохожу я дорогой могильной. Боже правый, уж скоро полвека На земле человек, как калека, В освенцимах при радостных криках Истребляешь ты самых великих. Ты у женщин уродуешь руки... И спокойно колымская замять Погребает их страшную память. Не ропщу на тебя, но приемлю Талый снег и кровавую землю. Но зачем, о всевышний садовник? Пощажен тобой глупый полковник? В час, когда догорает эпоха. Для чего ты прислал скомороха? Отнимай нашу честь, наше имя, Но не делай нас. Боже, смешными! Не казни нас ни сказкой Кассиля, Ни болванами из водевиля!