Но все обернулось иначе. Мой спаситель не успел еще вымолвить ни слова, как солдат, сопровождавший нас от самого дома, подлетел к нам, пихнул юношу в спину и подхватил меня, когда от неожиданности я потеряла равновесие. Как завороженная, я наблюдала за падением парня, пока он не стукнулся лбом о каменную мостовую.
Его сестра бросилась к нему, и я услышала, как она назвала брата по имени: Иисус. Должно быть, я тоже ринулась к нему, потому что почувствовала сопротивление: солдат оттаскивал меня назад.
Юноша поднялся, и сестра потянула его за руку.
Она была в ужасе, отчаянно стремилась сбежать, прежде чем солдат опять налетит на брата, прежде чем на них обрушится толпа, но юноша не торопился. Помню, я подумала тогда, сколько же в нем достоинства, спокойной уверенности. Он дотронулся до вспухшего над правой бровью красного рубца, отряхнул плащ и пошел прочь, как велело ему благоразумие, однако по пути все-таки оглянулся, и меня обжег его полный доброты взгляд.
Всем своим существом я жаждала окликнуть его, убедиться, что рана его не опасна, выказать сочувствие, отдать ему браслет с руки, все браслеты из шкатулки с драгоценностями. Но я промолчала, и брат с сестрой исчезли, растворились в толпе зевак, оставив лишь дешевенькие мотки пряжи на прилавке.
К нам подскочили отец с Нафанаилом бен-Хананией, но вместе того, чтобы поинтересоваться, не повредила ли я чего, они наперебой выкрикивали дурацкий вопрос: «Этот крестьянин напал на тебя?»
— Этот человек бросился на вашу дочь, — поспешил оправдаться солдат, — я защищал ее.
— Нет! — воскликнула я. — Он хотел помочь! Я подвернула лодыжку…
— Найди его! — рявкнул отец, и солдат, этот негодяй, бросился следом за Иисусом.
— Не надо! — Я опять пустилась в лихорадочные объяснения, но отец не желал ничего слышать.
— Тихо, — шикнул он на меня, рассекая воздух рукой.
От меня не укрылось удовольствие, с которым Нафанаил наблюдал, как я покорно замолкаю. Он не улыбался, но рот у него кривился, точно извивающаяся ядовитая гадина.
Я зажмурилась, надеясь, что Господь по-прежнему видит меня, видит крошечный робкий лучик, оставшийся от моего сияния, и взмолилась, чтобы он отвел опасность от Иисуса.
Открыв глаза, я посмотрела на то место, куда упал юноша. Там вилась тонкая красная нить. Я наклонилась и подняла ее.
VI
Йолта ждала нас у порога. Она походила на встревоженную серую мышку, которая нервно принюхивается, суетливо перебирая лапками под подбородком. Я заковыляла к ней. С ресниц у меня текла сурьма пополам со слезами, расплываясь пятнами на красном плаще.
Тетя раскрыла мне навстречу объятия, и я ступила в их тесный круг.
— Дитя, да ты хромаешь.
Я наклонилась к ней, положила голову на ее узкое плечо и замерла, словно перебитый стебель, отчаянно желая рассказать Йолте о разразившейся катастрофе. О помолвке. О юноше, которого ложно обвинили из-за меня. Ужас поднимался во мне, но тут же отступал. Вряд ли тетка сможет что-то исправить. Где же ты, мой Иуда?
Я молчала всю дорогу с рынка. Когда мы засобирались домой, мать ткнула пальцем в мою вспухшую лодыжку и спросила:
— Ты в состоянии идти?
Впервые кто-то обратил внимание на мое увечье. Я кивнула, но уже очень скоро мучительная боль при ходьбе превратила путь домой в настоящую пытку. Мне не оставалось ничего иного, кроме как опереться на крепкую, заросшую волосами руку второго из наших сопровождающих.
Красная нить, которую я подобрала на рынке, крепко обвивала мое запястье, надежно укрытое рукавом. Обнимая Йолту, я заметила красный хвостик нити, высунувшийся наружу, и решила сохранить ее: пусть напоминает о том ярком миге, когда я всем телом прижалась к юноше с выразительными глазами.
— Не время печалиться и ныть, — сказал отец.
— Ана выходит замуж, — объявила мать с натянутой веселостью. Видимо, ей хотелось хоть как-то сгладить впечатление, которое производило мое неприкрытое отчаяние. — Это почетный брак, и мы благодарим Господа, ибо он благ.
Я почувствовала, как застыли руки Йолты у меня за спиной, и представила, что огромная птица хватает меня своими когтями и несет над крышами Сепфориса к веренице холмов с разинутыми пастями пещер.