Так и выглядит скорбь?
В памяти мелькнуло одно глупое воспоминание.
— Мария, ты помнишь, как Юдифь обменяла Далилу на рулон ткани?
— Конечно, — отозвалась Мария. — На тебе лица не было.
Я обвела остальных взглядом, желая, чтобы они поняли.
— Мне поручали смотреть за животными. Далила была не просто козой, она была моей любимицей.
— Теперь она моя любимица, — сказала Мария.
На краткий миг я испытала радость: Далила все еще жива, ее холят и лелеют.
— Юдифь ненавидела эту козу, — добавила я.
— Думаю, она ненавидела силу твоей любви, — заметила Саломея.
— Надо признать, Юдифь любила меня не больше, чем Далилу, но чтобы без спросу потащить козу в Сепфорис и продать — такого я не ожидала. Юдифь утверждала, что выменяла на нее кусок тонкого полотна, какого ей никогда не соткать. К тому же Иаков только что купил молодую козу, поэтому Далила больше была нам не нужна.
На лицах слушателей было недоумение: к чему этот рассказ. Но они лишь молчали, сочувственно кивая. «Всяк переживает горе по-своему, — читалось в их взглядах. — Ее мужа только что распяли, так пусть говорит что хочет».
— В тот же день Иисус вернулся домой из Капернаума, где работал всю неделю. Я обезумела от горя. Хотя было уже далеко за полдень, муж, пусть и был голоден, повернул обратно и пошел в Сепфорис, чтобы выкупить Далилу на деньги, заработанные за целую неделю.
— Он вошел в ворота, неся на плечах Далилу. — У Марии сверкнули глаза.
— Да, именно! — воскликнула я. — Он вернул ее.
Я по-прежнему видела усмешку мужа, когда он шагал ко мне по двору с дико блеявшей Далилой. Картина не померкла. Как и другая, где он висел на кресте. Я закинула голову и набрала полную грудь воздуха. Надо мной лежала рваная пелена облаков. Луна где-то спряталась. Сова улетела.
— Тогда уж расскажи им и остальное, — сказала Мария.
Я не собиралась, но была рада послушаться ее.
— На следующей неделе Юдифь покрасила свою новую тонкую ткань и повесила ее сушиться во дворе. Я часто разрешала Далиле выбираться из тесного загона для скота и свободно бродить по двору, когда ворота на улицу были закрыты. Мне и в голову не приходило, что она съест ткань Юдифи. Однако же Далила сожрала ее. Даже ниточки не оставила.
Мария засмеялась, и остальные присоединились к ней. В их смехе чувствовалось огромное облегчение, словно прибавилось воздуха. Ведь можно горевать, смеясь?
Марфа разлила остаток вина по чашами. Мы были измучены, опустошены, мечтали забыться сном, но продолжали сидеть, не желая расставаться, находя убежище в нашем единении.
Время близилось к полуночной страже, когда у ворот раздался голос:
— Это Иоанн, ученик Иисуса.
— Иоанн! — воскликнула Мария Магдалина, провожая Лазаря к воротам.
— Какое дело привело его в такой час ночи в субботу? — недоумевала Марфа.
Иоанн вышел к свету и огляделся по сторонам. Его глаза задержались на мне, и я вспомнила, что видела его раньше. Он был одним из четырех рыбаков, которые много лет назад вместе с Иисусом пришли к нам в дом из Капернаума и разговаривали во дворе до поздней ночи. Молодой, долговязый и тогда безбородый, теперь он стал широкоплечим мужчиной с задумчивыми, глубоко посаженными глазами и бородкой, курчавящейся под подбородком.
Я всмотрелась в его лицо и поняла, что видела его сегодня на Голгофе. Это он подошел к кресту, на котором висел Иисус, и его, как и меня, отогнали солдаты. Я одарила Иоанна печальной улыбкой. Он был учеником, который остался с мессией.
Он устроился на полу, а Марфа, пробормотав что-то о пустых винных мехах, поставила перед гостем чашу с водой.
— Что привело тебя к нам? — спросила Мария Вифанская.
Взгляд Иоанна скользнул по мне, и лицо его стало серьезным. Сидя между Марией и Тавифой, я сжала их руки.
— Иуда мертв, — сказал Иоанн. — Он повесился на дереве.
VII
Стоит ли признаться? Часть меня желала смерти брату. Когда Иуда передал Иисуса храмовой страже, он перешел границу, разрушил нечто священное в моей душе. Я послала ему взгляд, полный жалости, когда он совсем один стоял на Голгофе, но после я чувствовала только ненависть.
Все притихли. Мария, Саломея и остальные ждали, что я отвечу на известие о смерти Иуды, и в этой тишине мне пришло в голову, что Иисус попытался бы полюбить даже Иуду. Убийцу, потерявшего себя. Однажды, когда я жаловалась на придирки Юдифи и говорила, что терпеть ее не могу, Иисус ответил: «Я знаю, Ана. С ней трудно. Ты не обязана любить ее. Попробуй лишь действовать с любовью».