Исключить слепоту, хромоту, кожные заболевания, бесплодие, беспутное поведение, непослушание и прочие проступки.
Мать уставилась на меня, ожидая реакции. Оскорбления так и рвались изо рта — непристойные ругательства, о которых я и помыслить не смела, пока не появилась Йолта. Но я их проглотила. Нельзя было рисковать прогулками по холмам.
— Как пожелаешь, — только и сказала я.
Ее лицо затуманила тень сомнения.
— Ты будешь вести себя подобающе?
Я молча кивнула.
Осматривать меня, словно зубы ослу! Знай я заранее, я бы вся была обметана отличной красной сыпью, для нее и надо-то лишь немного смолы гоферова дерева. Натерла бы голову луковым или чесночным соком. Решилась бы на любую гадость, лишь бы вызвать отвращение у сестры Нафанаила.
Зофер встретила меня вежливо, но без улыбки. Невысокая, как и ее брат, с такими же заплывшими глазками и кислым лицом. Я надеялась, что мать оставит нас, но она предпочла присутствовать и заняла наблюдательный пункт рядом с кроватью.
— Сними одежду, — приказала Зофер.
Поколебавшись, я стянула через голову тунику и осталась в исподнем. Зофер задрала мне руки и почти уткнулась носом в мою кожу, внимательно изучая ее, точно она была покрыта тайными письменами. Мне осмотрели лицо и шею, колени и лодыжки, потерли пальцем за ушами и между пальцами ног.
— Теперь исподнее, — велела гостья.
Я переводила взгляд с нее на мать и обратно.
— Не надо, прошу вас.
— Снимай, — приказала мать. Никакого меда в голосе не осталось и в помине.
Я стояла посреди комнаты голая, изнемогая от унижения, а Зофер ходила вокруг меня, разглядывая ягодицы, грудь, темный треугольник между ног. Мать отвернулась, оказав мне хотя бы эту небольшую любезность.
Я впилась взглядом в крошечную женщину, мысленно заклиная: «Сдохни. И пусть брат твой сдохнет».
— Что это? — подала голос Зофер, тыча пальцем в черную родинку у меня на соске.
Я и думать о ней забыла, но сейчас с удовольствием расцеловала бы это мушиное пятнышко, это великолепное несовершенство.
— По-моему, это проказа, — заявила я.
Зофер отдернула руку.
— О нет, вовсе нет! — взвилась мать. — Ничего подобного. — Она повернулась ко мне. Взгляд метал молнии.
Я поспешил ее утихомирить:
— Прости. Я лишь пыталась скрыть смущение от собственной наготы, вот и все.
— Можешь одеться, — бросила мне Зофер. — Я передам брату, что тело у тебя приемлемое.
Матушкин вздох облегчения напоминал ураган.
Стемнело, но луна так и не вышла. Я лежала без сна, вспоминая рассказы Йолты о замужестве и об избавлении от Рувима, и надежда вернулась ко мне. Убедившись, что из-за двери родительских покоев раздается отцовский храп, я проскользнула вниз по лестнице в его владения, стащила оттуда перо, пузырек с чернилами и одну из глиняных табличек для повседневной переписки. Сунув добычу в рукав рубахи, я юркнула к себе, притворив за собой дверь.
Йолта просила Господа, если надо, забрать жизнь Рувима как справедливую плату за его прегрешения, но я не собиралась заходить так далеко. В Галилее постоянно осыпали друг друга проклятиями и пожеланиями смерти — просто чудо, что наша провинция не вымерла полностью. Однако я вовсе не жаждала смерти Нафанаила. Мне лишь хотелось, чтобы он исчез из моей жизни.
Табличка была небольшая, с мою ладонь. Ее скромные размеры заставили меня выписывать крошечные буквы с таким напряжением, что оно сочилось сквозь черные линии: «Прошу вас, силы небесные, не благоприятствовать моему обручению. Пусть оно будет расстроено любым способом, который изберет Господь. Избавьте меня от Нафанаила бен-Ханании. Да будет так».
Поверите ли, временами слова настолько рады свободе, что громко смеются и пляшут на табличках и внутри свитков. Именно так было с теми словами, которые я написала. Они веселились до рассвета.
XVII
Я блуждала в поисках Лави, надеясь потихоньку выскользнуть вместе с ним из дома и пойти к пещере, но мать потащила его с собой на рынок. Я решила подождать их на балконе.
В детстве мне случалось угадывать события до того, как они происходили на самом деле. Проснувшись, я уже знала, что Иуда поведет меня к акведуку, что Шифра зажарит ягненка, что от мигрени у матери станет раскалываться голова, что отец принесет мне пигмент для чернил из дворца, что учитель задержится по дороге. Незадолго до прибытия Йолты я проснулась в полной уверенности, что скоро в нашу жизнь войдет незнакомец. Прозрения случались со мной на грани сна и яви, когда я уже готовилась открыть глаза. Они являлись ко мне, тихие, чистые и ясные, словно пузырь стекла, который выдувает стеклодув, и мне лишь нужно было дать им время свершиться. И они свершались. Всегда.